Творчество, старый архив Опции

[Donal]

раз уж народ так жаждет поделится творчеством не относящимся к теме -тут ему самое место. Дерзайте, господа и дамы!
Раз так, я и начну.
В сущности, так. ни о чем, как здесь принято последнее время. Переезд на бумаге.
Палач

Уступая чужой жестокости
Ненавидя злые случайности,
Презирая законы общности,
Находя утешение в крайностях,

По бескрайней дороге Вечности –
Без малейших надежд на истинность
Уходить, никем не замеченным
Лабиринтами неизбывности.

Задыхаясь, кидаться в крайности,
Умирая, искать взаимности,
Не поверить в свое отчаянье,
Потому что не все разыграно.

Посмотреть в глаза обреченности –
Изучить все моменты истины
И увидеть последним отблеском –
Наказанья клинок начищенным….


Ничего более пристойного в радиусе нет. В понедельник запощу, если кому надо.

Сообщение отредактировал Donal - 12 Ноябрь 2004, 14:03

[Darth Loveless]

Переплавка

Я стояла у открытой камеры и не могла заставить себя сделать шаг внутрь.
Странное ощущение – приговор к выбраковке. Живешь, как все. И вдруг, при очередной проверке генотипа, выясняется, что ты подлежишь переплавке. Проклятый ультрафиолет. Крошечная мутация – и ты уже не имеешь права на существование, продолжение рода, потому что передашь мутацию потомкам. А она нежелательна. Я ничего не имею против знаний тысяч поколений генетиков, накопленных в Компьютере. Но ведь это несправедливо… Это чудовищно… Противоестественно.
Почему я не могу жить такой, какая я есть? Неужели моя вина в том, что небо над головой – источник человеческого сырья для переплавки?!
Вместе со мной отсортировали еще пять человек.
И среди них был тот, кого я любила.
Я знала, как это произойдет. На инструктажи не поскупились. Мы делаем шаг внутрь камеры. За нами закрывается дверь. Ослепительная, мгновенная, почти несуществующая во времени вспышка боли от обрушивающихся на тело струй криогена – и все. Темнота. Мрак, очнувшись после которого, мы уже не будем собой. Наше общество позаботилось о том, чтобы не терять наши знания и навыки – все это будет заново вложено в нашу память.
Но обществу абсолютно невыгодно было тратиться еще и на сохранение нашей личности. Выйдя из камеры, мы станем новыми людьми. У нас не будет воспоминаний о прошлой жизни. У нас будет другая внешность, обусловленная перестройкой генотипа. И мы не вспомним лиц наших отцов и матерей. Они будут впечатаны в нас – но только как снимки с очередного брифинга. Ни любви, ни даже боли от потери – ничего.
Кто-то положил руку мне на плечо. Я обернулась.
Это был не тот, кого я любила. Это был просто случайный знакомый из коридора, где мы сидели, ожидая результатов проверки.
– Сейчас подойдут остальные, – сказал он. Бедняга, он хотел меня утешить. Как правило, людям, обреченным на это, все же не так страшно, если они знают, что с ними пойдет кто-то еще. А мне это было хуже смерти – со мной шел тот, кто не замечал меня, но был мне дороже жизни. Мы не вспомним друг друга после переплавки. Кому-то, возможно, это знание помогает. А мне оно вонзалось в мозг раскаленной иглой.
Я вгляделась в лицо моего товарища по несчастью. Был в этом лице какой-то, едва уловимый и от этого еще более жуткий, след искажения.
Отойдя к огромному, во всю стену, зеркалу, я осмотрела себя. Обычное лицо, самое обыкновенное, кое-где веснушки. Короткие, небрежно остриженные, светлые волосы. Не всегда отметину выбраковки можно определить на глаз.
Раздались шаги.
Четверо подошли к распахнутой настежь, словно пасть, двери камеры. Тот, кого я любила, был единственным из нас шестерых, имя которого я знала. Остальные ничего для меня не значили, а поэтому так и остались мне не известными.
Он окликнул меня.
Его голос придал мне силы. Я приблизилась.
– Ну, идем? – шутливо спросил он. Ему было нечего терять. Родители его погибли. А я была для него никем. Одной из многих знакомых.
Я в последний раз посмотрела на него. Я старалась запомнить его навсегда – на это вечное и молниеносное всегда, которое будет уничтожено через две минуты.
Он беспечно взял меня за руку – и мы шагнули во вкрадчиво распахнутую дверь. За нами вошли остальные. Раздался мягкий хлопок закрывшейся наглухо двери.
Потом – ослепительная, мгновенная, почти несуществующая во времени вспышка боли от обрушивающихся на тело струй криогена – и темнота.

Я очнулась во мраке.
Сейчас откроется дверь. Слова инструктажа не стирали из памяти. Сейчас откроется дверь, хлынет яркий свет – и я выйду навстречу новой жизни.
Поток света пролился откуда-то из пустоты. Зашипел сжатый воздух. Дверь открылась, выпуская нас из нашей могилы после перевоплощения.
Первое, что я сделала, выбежав из камеры, – подошла к зеркалу. Я была красива. Настолько красива, что мне не верилось. Короткие черные волосы, такие пышные, что они не держались в укладке, узкое лицо, на котором беглый взор заметит сначала только большие бездонные светлые глаза под черными густыми ресницами невероятной длины, под широкими дугами бровей. Я усмехнулась. Налюбовавшись глазами, этот беглый взор, скорее всего, примется любоваться носом, губами, овалом лица – всем, чем можно. Потому что все это было идеально. Я оскалила зубы. Они были крупные, ровные, белые – как у рекламных красоток. Только у них они рисованные, а мои – живые и настоящие. Я изогнула спину. Фигура – само совершенство. После такого, пожалуй, поверишь в целесообразность переплавки…
С такой внешностью жить и радоваться этой самой жизни…
Я бы предпочла ту, мою прежнюю, наружность. Она хоть и была серой, как зимнее небо, все же принадлежала мне, а не этой искусственно созданной, генетически правильной единице.
Принадлежала мне…
Я ведь не должна себя помнить…
Я не должна помнить себя!
Прижав кулаки к груди, я оглянулась.
Тот, кого я любила, только что появился из двери.
Он не стал красивее, как я, да ему это было и не нужно. Я осторожно подошла к нему. Он увидел меня, принялся разглядывать. Улыбнулся.
– Помнишь меня? – тихо спросила я. Глупейший вопрос после выхода из переплавочной.
– Нет, – даже голос его не изменился, остался мягким и бархатным. – А должен?
– Э-э… Нет.
– Знаешь, – проговорил он, пожирая меня глазами, – не каждому, как мне, выпадает удача после переплавки сразу наткнуться на такую красавицу, как ты.
– Спасибо.
Я отвернулась от него.
Переплавка его не исправила. Он по-прежнему ценил оболочку, шелуху. Почему-то мне стало противно.
– Слушай, у нас ведь сегодня выходной? – внезапно спросил он. – Пойдем куда-нибудь? Вдвоем.
Я вздрогнула.
– Ну пойдем… – вяло ответила через плечо.
Нет, я никогда не перестану утверждать, что переплавка – чудовищна, противоестественна, омерзительна и несовершенна. И раз уж мне дана возможность жить от нуля, ничего не забыв, я направлю всю свою новую жизнь на то, чтобы облегчить участь подвергшихся переплавке.
30. 01. 2005