В Шторме, перевод первой части трилогии "Сын Солнц" Рейтинг Опции

[Алита Лойс]

Всем здравствуйте!

Хочу представить вам перевод первой части трилогии "Сын Солнц"
Всего 23 главы. Буду выкладывать по мере вычитки.
Тапками прошу сильно не кидаться, это мой первый переводческий опыт;))

Очень будут интересны ваши впечатления, и мне, и автору, которого, конечно же, волнует мнение русскоязычных читателей.


Название: Into the Storm, первая часть трилогии "The Son of Suns"
оригинал находится здесь: http://www.alongtimeago.org/index.htm

Автор: Blank

беттинг - Jediula

Жанр: Драма/Саспенс, AU с конца пятого эпизода.





Содержание:
Глава 1 Глава 13
Глава 2 Глава 14
Глава 3 Глава 15
Глава 4 Глава 16
Глава 5 Глава 17
Глава 6 Глава 18
Глава 7 Глава 19
Глава 8 Глава 20
Глава 9 Глава 21
Глава 10 Глава 22
Глава 11 Глава 23
Глава 12 Эпилог

вторая часть "В Тенях и Темноте" здесь: http://swgalaxy.ru/forum/index.php?showtop...t=0&start=0
третья часть "На Границе Рассвета и Темноты": http://swgalaxy.ru/forum/index.php?showtopic=7760

Сообщение отредактировал Алита Омбра - 22 Февраль 2013, 16:28

[Алита Лойс]

Глава 19

Люк медленно приходил в себя, абсолютно точно зная, что все изменилось. Не только он сам; все. Ничто не сможет стать прежним когда-либо снова.

Он оставался лежать с закрытыми глазами, несмотря на то, что окружающая реальность требовала его внимания, проникая сквозь веки мутным коричневым светом.

Повсюду витала Тьма, затрагивая и заполняя собой все вокруг, каждый предмет, каждую поверхность. Но она больше не выла в кромешной ночи, она съеживалась и скулила, ожидая команды.
Хотя он знал мощь, которой она обладала, мощь, которую она так легко выпускала. Знал то, к чему она была способна... к чему он был способен.

Именно этот факт изменял и поворачивал все?

Нет – было что-то еще: неизбежное, предопределенное, неумолимо давлеющее и расставляющее все по своим местам, словно винтики в механизме.
Каждой своей клеткой он вслушивался в это глубокое безмолвие. Ощущая его - древнее и первозданное, как дыхание галактики, как сама жизнь.

Все вокруг изменялось и эволюционировало - это было сущностью жизни. Быть живым означало быть в состоянии преобразования. Развития. Эта движущая сила медленно и неизменно перемещалась вперед, и он был бессилен против ее массы, против инерции, созданной с началом времени - это было все равно, как попытаться остановить вращение галактики.
Все изменялось. Ничто не могло избежать этого. Ничто не оставалось прежним. Ни даже Сила, ни Свет, ни Тьма.

Тьма наполняла его теперь. Она стала частью его. Он стал частью ее, в созвучии.

Она гудела в воздухе, как столкновение атомов, мощная, убедительная. Невероятная, неограниченная сила, ищущая основание и желающая быть использованной, предлагая себя бесхитростно и безусловно.

Она ждала, выжидала.

Он ни звал, ни отклонял ее, слушая вместо этого звук своего дыхания, легкого и поверхностного. Слушая бушующий ветер снаружи, швыряющий град в толстые стекла окон. Помимо этого он слышал потрескивание огня в очаге и шелестящее перешептывание недалеко, может в этой комнате, может - нет.

Он по-прежнему оставался абсолютно спокойным и телом, и душой, странно отстраненным от факта своего крушения, все эмоции оставили его. Словно он был мучим так долго и много, что у него ничего не осталось - ни сожаления, ни позора, ни разочарования, ни раскаяния.

Да, он убил их, но…что они ожидали? Разве они не заслужили своей судьбы? Он ненавидел их, ненавидел свою слабость - совесть, связывающую его руки, когда он знал, что мог остановить их в любое время.
Палпатин был прав – то, что находилось в его крови, сдерживалось слишком долго.
В конечном счете, было неизбежно, что он набросится на них, оставался только вопрос – «когда», и «как».

Он не чувствовал себя виноватым, не мог; его действия находились слишком далеко от таких личных и ограниченных эмоций, поэтому любая реакция на них попросту игнорировалась. Никакие чувства не были равнозначны тому, что он совершил… таким образом он не чувствовал ничего вообще.

Смутно он признавал, что некоторая жизненно важная часть его самого закрылась, не в силах справиться с чудовищностью его действий. И на ее смолкнувшем месте зияла только ледниковая пустота - неподвижная, как деготь ночи; потеря была настолько глубокой, что Люк не мог думать о ней.
Но даже это знание не трогало его; он рассматривал себя словно с расстояния, как будто сам он находился в другом месте и наблюдал некий сюрреалистический сон, оставаясь в стороне от разворачивающихся событий, окутанный пустотой, покорностью и принятием, отстраненный и изолированный.

Он должен чувствовать горечь? Гнев, что все было отнято у него? Что его разрезали с безупречно хирургической точностью, мучительно, по частям; в безукоризненном исполнении? Безжалостно и беспощадно: каждый разрез и разрыв проникал глубже прежнего, калеча и обескровливая, пока не осталась лишь пустая раковина далеких воспоминаний - сухая, как пыль пустыни.

Не осталось ничего. Ничего вообще - он не мог заставить себя даже попытаться вспомнить то, что потерял, не мог ни то, что вслух, но даже мысленно произнести свое имя.
Он был ужасающе пуст и абсолютно спокоен одновременно.

И некоторым странным образом свободен; все кончилось. Все, наконец, кончилось. Факт, что он до сих пор жив, был... неожиданен; нежелателен. Но все закончилось - признал он.

Было ли это принятием, сдачей? Он думал, что такие мысли будут горькими, мучительными, острыми и жалящими, раздирающими душу.

Но на самом деле он не чувствовал ничего. Абсолютно ничего.

Только усталость – глубокое истощение, проникающее до костей от самого основания души. Тупая, вызывающая судороги боль избитого тела, так долго находившегося на самом краю своей выносливости, теперь была странно желательна - как единственная константа, единственный способ убедиться, что он вообще жив.

Тихий воздух тепло касался кожи, а поверхность, на которой он лежал, была мягкой и податливой. Прошло так много времени с тех пор, как он лежал на чем- то другом, кроме холодного твердого пола, что сейчас подобное ощущение было неестественным и неудобным. Он знал, что эта мысль должна наполнить его негодованием, но этого не случилось. Был просто факт, ничего незначащий в масштабах мироздания.

Теплота убаюкивала его, и он не хотел ничего иного, кроме как следовать за ее соблазном в пустой комфорт сна, но Тьма нагнеталась вокруг, словно небо перед штормом, насыщаемое заряженными частицами и потоками ищущей направления энергии; и он знал, что это было, хотя никогда раньше не ощущал такого.

Звук шороха тяжелой ткани по жесткому полу все еще имел власть над ним: по его телу пробежал мучительно-острый трепет, заставив челюсти сжаться, а сердце колотиться барабанной дробью, уступая темным воспоминаниям.
При приближении к нему, вступив на мягкий ковер, легкие шаги стихли, и он знал, что теперь за ним наблюдали, однако не чувствовал особой необходимости открывать глаза. У него была вся информация, в которой он нуждался, не прибегая к таким грубым органам чувств.

Поэтому он по-прежнему не двигался, позволяя Силе действовать, никак на нее не влияя и довольствуясь пассивно полученными сведениями. Долгое время фигура рядом с ним оставалась стоять, изучая его и зная, что он бодрствовал.
В конце концов, понимая, что от него ожидалось, он неохотно подчинился и открыл сухие, «набитые песком» глаза, вынужденный моргать, пытаясь справиться с изнурением.

- Оденьте его, - резкий и бесчувственный голос Палпатина словно состоял из гравия и был холоден, как могила - точно такой, как он помнил.

Император повернулся и вышел из комнаты, плащ потянулся по тяжелым коврам, лежащим поверх холодного мрамора.

Он лежал еще несколько секунд, по-прежнему отчаянно желая спать; упасть в безжизненную пустоту, охватывающую разум и тело. Но это бы только задержало неизбежное, а он был научен горьким опытом в бессмысленности подобных вещей. Поэтому он мучительно повернулся на бок и сел на краю высокой кровати; мышцы заломило в стонущем протесте, пока он оглядывал комнату, впервые признавая, где теперь находится.
Его спальня. В его апартаментах, в императорском дворце. Его собственный личный гулаг.

По крайней мере, раньше его тюрьма была размером с эту комнату. Теперь она тесно свернулась вокруг его разума, душа его мысли, не оставляя места ни для прощения, ни для надежды - но он и не заслуживал лучшего.

Комната была заново богато обставлена все теми же угрюмыми, темными тканями и тяжелой, напыщенно-витиеватой мебелью; огромные картины висели на стенах темно графитового и синего цветов. И даже этот угнетающий вид казался невероятно насыщенным после такого долгого времени в той пустой белой камере, цвета конечной роскоши.

За решеткой большого камина был разожжен огонь - впервые с тех пор, как он был здесь – коптя камень позади и посылая горячие потоки к его обнаженной коже, высушивая и без того безжизненный воздух.
Он отметил все вялым, отстраненным взглядом - это все было незначительно.

В комнате находилось трое одетых в темное слуг, взирающих на него с тихой надеждой.

- Уйдите, - приказал он просто; из крайне пересохшего горла вышел низкий ломаный голос.

Они поклонились, сделали несколько шагов назад, отвернулись, и затем вновь остановились у дверей в почтительном поклоне, прежде чем тихо закрыть их позади себя, несмотря на приказ Императора.

Так легко видя их мысли, Люк не ожидал от них ничего другого: они боялись того, что не могли постичь, стремясь услужить и снискать расположение у тьмы в любом ее проявлении: запугивании или притеснении, силе или преследовании. Он отослал их под недовольство Императора – они представляли слишком малую значимость, и не стоили его внимания.

Затем он встал на ноги, и мир на мгновение поплыл перед ним, прежде чем он ухватился за Тьму, чтобы не упасть. Она немедленно ответила наплывом силы к ослабшим мышцам, сдерживая острые, как нож судороги. Боль не оставила его, но она больше не имела значения.

Он неловко прохромал вдоль изысканного мозаичного коридора к выложенной темным мрамором ванной и вымылся, задевая пальцами рубцы шрамов, отмечая, что раны были зашиты, а сломанные кости вправлены и срощены. Но даже это не трогало его, не давая ни облегчения, ни заверения; они могли быть сломаны снова.

Это он знал также из опыта.

Одежда в его гардеробе была богатой и тяжелой, роскошной, но изысканной, цветов синей полуночи и черного воронова крыла. К тому времени, как он оделся, он забыл, на что она была похожа.
Зеркала не было - но он и не хотел больше видеть свое отражение; было сомнительно, что он даже узнает его.

Он прошел к резным двустворчатым дверям на противоположной стороне спальни, и при его приближении они распахнулись без видимой помощи. Пройдя через темную гостиную, ни разу не посмотрев по сторонам, пересекая темный отдающий эхом пустоты зал, высокие двери которого были впервые открыты для него, он вышел в главный коридор, который видел до этого лишь однажды.
Не оглядываясь вокруг, он прошел вдоль него к расположенному у главного выхода приемному залу; помпезные двери были распахнуты в ожидании. Бросив короткий взгляд на главный выход и находящийся следом Дворец, он отвернулся и вошел в зал, на высоких сводчатых потолках которого мерцали танцующие тени, бросаемые тусклым светом камина.

Император стоял перед возвышающимся рядом узких окон, спиной к комнате, смущая своим пристальным взглядом непримиримую ярость шторма снаружи. Он почти не двигался, лишь слегка повернулся в ожидании.

Пройдя вдоль длинного зала к Императору, Люк Скайуокер встал на одно колено перед своим Мастером, склонив голову и опустив в пол глаза.