Компрометирующие сведения, Короткие рассказы и то, что не вошло в основные фики. Опции

[Annanaz]

Для начала выкладываю небольшой рассказик - альтернативную (и спойлеросодержащую) ветку событий "Смутного времени". AU, очень вероятен ООС. Встреча Исанн Айсард и Сельвина Вельна в 5 году ПБЯ, после победы Империи. Основная тема разговора - общий ребенок этой парочки, мнения которого о происходящем никто, естественно, не спрашивал.

Спасибо innatemnikova, без поддержки которой я бы это не выложила)

Ахтунг: мелодрама та еще. Дите очень альтернативное, и в "Смутном времени" не появится.

Человек из прошлого

Центр Империи - планета, без преувеличения, завораживающая. Особенно если смотреть на нее с высоты аэротрассы, проходящей по самому верхнему уровню столицы: стоит только выглянуть из окна машины, и перед глазами раскинется горящая многотысячными огнями, окутанная разноцветным туманом голографической рекламы, сверкающая величественными, невероятной высоты небоскребами картина, которой, казалось бы, не место в этой галактике - слишком прозаичной и обыденной для столь фантастического зрелища.

Именно таким Центр Империи предстает туристам и состоятельным приезжим. Жители столицы же лишь равнодушно пожмут плечами в ответ на восторги иномирян, почти наверняка почувствовав толику снисходительного пренебрежения: провинциалы, что с них возьмешь?

Исанн Айсард, директору Имперской разведки, до простиравшегося за окном великолепия не было ровным счетом никакого дела. Только что закончился очередной безумный день, и женщине не терпелось вернуться домой, чтобы урвать хоть несколько часов отдыха.
Вот уже полгода как гражданская война, совсем недавно грозившая разорвать Империю на части, понемногу стихала. Бился в агонии обезглавленный Альянс за восстановление Республики - лишившийся ключевых лидеров и источников финансирования, задыхающийся без ресурсов и боеспособного флота... не так давно это казалось лишь отдаленной перспективой. В какой-то момент - даже, страшно сказать, мечтой. Но вот уже несколько месяцев Исанн не столько занималась борьбой с восстанием, сколько разгребала последствия этой борьбы.

Война сильно потрепала Империю, что верно, то верно. Еще много времени уйдет на то, чтобы исправить вред, причиненный этой повстанческой заразой. Еще много бессонных ночей, изматывающей работы по двадцать часов в сутки... но кому сейчас легко?

Исанн усмехнулась, и игра светотени пугающим образом исказила ее черты: углубила ранние морщины, подчеркнула остроту скул и впалость щек, превратила благородную бледность кожи в болезненную.

Как же быстро пьянящее ощущение триумфа, оказывается, может смениться смертельной усталостью. Почти мгновенно смениться, задохнувшись под грузом не столь масштабных, но оттого не менее серьезных проблем.

Аэромобиль тем временем приближался к одному из небоскребов. Как и большинство других зданий в Правительственном районе, он располагался на значительном отдалении от ближайших строений: жители Корусканта умели ценить свободное пространство как никто другой - а обитатели элитных кварталов могли себе эту роскошь позволить.

Шофер мягко посадил машину на парковку и заглушил двигатель. Исанн терпеливо дожидалась, пока он распахнет перед ней дверь и подаст руку. Все движения - четкие, даже скупые, без лощености, какая порой проскальзывает у профессиональных лакеев. Коим этот человек, способный провести аэромобиль под обстрелом и скрутить в бараний рог всякого, кто имел неосторожность покуситься на жизнь начальницы, не являлся.

Отпустив шофера, женщина поспешно зашагала ко входу в пентхаус. Ночь выдалась довольно прохладной и ветренной; двух корускантских лун практически не было видно за сизыми тучами. Что-то зачастила метеослужба с дождями и сыростью. Это уже начинало раздражать.

Холл встретил ее привычной гулкой тишиной. Автоматически зажглись лампы, вмонтированные в потолок, и в их свете заиграла золотом богатая роспись - вязь причудливых узоров, гармонирующая с отделкой стен и отражающаяся на гладком, словно зеркало, полу из темного арбрийского дуба.

Кого-то эта роскошь могла повергнуть в шок, но Исанн пересекла холл, не задерживаясь. Даже шаг ускорила, чувствуя подступающую слабость: сходило на нет действие энергетика. Хорошо бы оказаться в постели до того, как она начнет валиться с ног от усталости. Уже сейчас подъем на второй этаж показался ей немногим легче пробежки по спортзалу с усиленной гравитацией.

Длинный, устланный мягкой ковровой дорожкой коридор кажется бесконечным. Как назло, ее спальня - чуть ли не в самом его конце, за гостевыми комнатами, бывшей спальней родителей, детской...

Тихий шорох открывающейся двери заставляет резко обернуться.

- Здравствуй, мамочка, - детский голосок звучит робко, даже опасливо. Девочка нерешительно переминается с ноги на ногу, готовая в любой момент юркнуть обратно в комнату. Огромные темно-карие глаза на смуглом лице смотрят неуверенно и немного виновато.

- Почему не спишь?

Вопрос прозвучал даже резче, чем Исанн намеревалась: сказывалась усталость и накопившееся за день раздражение.

- Я... - девчушка закусила губу. Сжала кулачки, комкая тонкую ткань ночной сорочки. - Просто поздороваться хотела, мамочка. Извини.

Вся сжалась, будто удара ждет. Нет, это уже даже не смешно: кем этот ребенок ее считает?

Женщина скривилась: в висок будто кто-то гвоздь вогнал и методично продолжал его забивать.

- Живо в постель, - она устало махнула рукой. - В школу завтра будет тяжело вставать.

Дежурные фразы, будто из универсального "детско-родительского разговорника". Не то чтобы Исанн требовалось что-то еще: играть в заботливую мамочку она не собиралась. Не было ни времени, ни сил, ни желания.

Больше не удостоив дочь и взглядом, она направилась к себе. Из-за слабости и головокружения приходилось придерживаться за стену.

Давала же себе зарок не принимать энергетики! Но при ее ритме жизни каф вряд ли поможет.

- Завтра выходной, мама, - раздался ей в спину тихий голосок. Но Исанн его уже не слышала, закрывая за собой дверь спальни.

* * *

Агнесса потопталась на пороге еще некоторое время. Смотрела на дверь напротив, надеясь... на что? Что мама сейчас выйдет и заботливо спросит, все ли у нее хорошо?

Глупости какие. Мама слишком устала для этого. Она всегда либо слишком устала, либо слишком занята. Либо зла, и тогда ей лучше и вовсе на глаза не попадаться.

Девочка шмыгнула носом. Обиженно, почти зло.

Ей очень повезло. Ей следует быть благодарной. Она рождена вне брака, но мама все равно заботится о ней и не пытается скрыть ото всех. Она не бросила свою дочь, хотя дедушка пытался заставить ее это сделать.

Значит, она ее любит. Иначе не забрала бы из приюта.

Агнесса часто это повторяла. Особенно когда было плохо. Но, сказать по правде, легче от этих мыслей почему-то не становилось.

Может быть, это потому, что она плохая? Неблагодарная?

А может, и не из-за чего расстраиваться? Сейчас половина четвертого ночи, а мама только с работы вернулась. Конечно, она устала. Ей не до возни с ребенком.

Но ей всегда не до возни. Только на то, чтобы наказать, она еще иногда находит время. А так даже не посмотрит лишний раз.

Жалобно всхлипнув, Агнесса вернулась к себе в комнату. Плюхнулась на мягкую постель. Запустила руку под подушку, нащупывая круглый металлический приборчик - маленький проектор, на котором можно было смотреть разные голоизображения - неподвижные или с нехитрой анимацией.

Это штучку девочка нашла, когда как-то раз тайком пробралась в комнату деда. Не то чтобы ей запрещалось туда заходить, но почему-то Агнесса была уверена: маме лучше не знать, что она там лазила.

Впрочем, комната оказалась довольно скучной: разве что парадный мундир с наградами, который аккуратно висел в шкафу, был классный. Даже красивый. Да еще пыльная шкатулка с женскими украшениями, точно не мамиными: иначе бы они на ее туалетном столике лежали. Наверное, бабушка носила.

Проектор Агнесса нашла, уже собравшись уходить: он стоял себе на прикроватной тумбе, почти незаметный за массивными часами. Он же оказался единственной вещью, которую девочка прихватила с собой. Из-за голографий.

Она частенько рассматривала их - эти картинки из жизни... вроде как ее семьи. Такой счастливой, такой... будто из голофильмов или рекламы.

Агнесса привычно перещелкивала кадры, глядя куда-то сквозь них.

Ее бабушка ушла от мужа. Ее дедушка был жестоким человеком, который приказал отправить в приют родную внучку. Но почему-то на этих старых голографиях мама выглядела очень счастливой.

За окном уже занимался рассвет. Серый и хмурый. А маленькая девочка все любовалась чужой жизнью, представляя на месте мамы - себя, на месте бабушки - маму... только на месте дедушки представлять было некого.

Но и так выглядело здорово.

* * *

К звонкам посреди ночи Исанн была привычна: всевозможные катастрофы вселенского и локального масштабов правил вежливости не знали, а потому нередко требовали к себе внимания в совершенно неурочное время. Комлинк оказался у нее в руке еще до того, как она успела толком продрать глаза.

- Исанн?

Густой бас, раздавшийся из динамика, сначала показался женщине незнакомым. Узнавание пришло через пару секунд. Отозвалось гнилостным привкусом на губах и желанием немедленно сбросить вызов.

- Что тебе нужно?

Резкие, холодные слова. И не подумаешь, что когда-то она была готова улететь с этим человеком на край галактики. Что на протяжении нескольких месяцев зарывалась в работу с головой лишь с одной целью - заглушить боль потери, грозящую свести ее с ума... и все равно по ночам бессильно выла в подушку, думая, что никогда больше не услышит его голос. Каким же родным тогда он для нее был...

А теперь - глухое раздражение. И злоба. Больше ничего в душе не осталось по прошествии этих восьми безумных лет.

- Обойдемся без лишнего официоза? Очень хорошо. Я не хочу разговаривать по комлинку, Исанн. Мой аэромобиль стоит на парковке перед твоим пентхаусом. Надеюсь, ты будешь достаточно любезна, чтобы меня впустить?

Судя по голосу, он и мысли не допускает, что она не захочет с ним ни о чем говорить. Самоуверенный шаак. Не о чем им больше разговаривать... если только он за старое не возьмется, превратив свою планету в новый рассадник терроризма.

Впрочем, получив власть, он резко поумнел. Понял наконец, что это такое - борьба с Империей, и чем она грозит маленьким, но очень гордым планетам. Видно, хорошо на него повлиял тот день, когда он лишь чудом избежал гибели.

- Если у тебя ко мне официальное дело, обращайся в рабочее время. Если нет - нам говорить не о чем. Ты мне все сказал восемь лет назад.
Комлинк больно впился в ладонь. И как у него хватило наглости явиться к ней после всего, что было? После всего, что она пережила по его милости? После того, как эта тварь обзавелась короной, женой и двумя детьми, вычеркнув ее из своей жизни?

- Если настаиваешь, я добьюсь официальной встречи. Я не собираюсь оставлять этот вопрос нерешенным, Исанн. Так или иначе, но тебе придется со мной поговорить.

Спокойная властность. Непоколебимая уверенность в себе. И чуть-чуть завуалированной угрозы. Хорош. Заслушаться можно. Хорошо блефует, учитывая, что рядом с ней он - практически никто. Как директор Имперской разведки она имела куда больше власти, возможностей и авторитета, чем король независимой планетки на границе Дикого космоса.

Но Сельвин всегда был неисправимо упрям. С таким настроем он и впрямь не успокоится, пока не поговорит с ней.
Пусть. Чем раньше она его выслушает и укажет на дверь, тем быстрее он уберется на свой проклятый Дромунд-Каас. Прочь с Корусканта и из ее жизни.

- Хорошо. Я приму тебя через несколько минут.

Он начал что-то говорить, но Исанн уже сбросила вызов. Кинула взгляд на окно и тихо выругалась сквозь зубы.

Восемь лет назад она была бы вне себя от счастья, узнав, что Сельвин жив. Появись он на пороге - в слезах кинулась бы ему на шею, вмиг позабыв, что она, вообще-то, бесчувственная змея (такую репутацию Исанн снискала задолго до того, как стала директором Разведки). Сейчас же встречу с ним она бы с радостью променяла на пару часов сна.

* * *

Агнессе сегодня не спалось. Вот не спалось, и все тут. Она честно выключила свет, забралась под одеяло и поворочалась с час. Или чуть больше. Или чуть меньше. Во всяком случае, вскоре ей страшно захотелось есть: с самого ужина у нее во рту маковой росинки не было, а он был аж в шесть часов вечера.

Для очистки совести полежав еще немного с закрытыми глазами, девочка бодро спрыгнула с кровати. Из комнаты она выбиралась на цыпочках, затаив дыхание и навострив слух: не хватало еще разбудить маму - ругать будет страшно и затрещину-другую наверняка отвесит. Впрочем, стены и двери дома толстые, а ходит Агнесса тихо.

За окнами занималось на редкость хмурое утро. Наверняка под стать целому дню окажется - скучному и невыносимо долгому. Будь погода получше, хоть можно было бы уговорить гувернантку сводить ее куда-нибудь. Но нет, она ж до жути боится, что подопечная простынет по дороге (пусть даже это будет дорога от спидера к какому-нибудь зданию). Значит, весь день придется просидеть дома за всякими дополнительными уроками, периодически прерываясь на книжку или голофильм. Весело-то как. Скорее бы уже двенадцать исполнилось, чтобы мама хоть иногда брала ее на балы и приемы! Правда, мама говорит, что ничего веселого в них нет. Зато там красиво, это уж точно. И нарядные платья Агнесса очень любила.

Замечтавшись, девочка пропустила ступеньку и едва кубарем не полетела с лестницы, лишь чудом успев повиснуть на перилах. Сдавленное "ой" вырвалось немного запоздало, когда ее босые ноги уже крепко стояли на ступеньке.

Второе "ой" было уже мысленное. И куда более испуганное.

Из коридора на нижнем этаже раздавались голоса. Резкие, недовольные. Один - точно мамин. И она была страшно зла. Настолько, что Агнесса побоялась бы к ней подойти даже с каким-нибудь серьезным вопросом вроде плохого самочувствия - подождала бы более подходящего момента. А второй голос был мужским - низким, но красивым. Такие, наверное, у отважных воинов из фантастических книжек должны быть. Но он тоже звучал как-то недружелюбно...

Голоса приближались. Стали слышны шаги - громкий и будто сердитый стук маминых каблуков и тяжелая мужская поступь.

Умом-то Агнесса понимала, что ей надо побыстрее бежать в свою комнату: нечего на глаза взрослым попадаться. Но она не шелохнулась, застыв, будто в ступоре. Почему-то было безумно интересно узнать, что же это за гость такой, и о чем мама будет с ним говорить.

Девочка знала, что такими вещами ей интересоваться нельзя. У мамы очень опасная работа. Иногда ей приходится общаться с очень плохими и опасными людьми. Но она же не собирается попадаться этому человеку на глаза! Так, всего лишь посмотрит издали...

Агнесса устроилась на ступеньке, усевшись на корточки. Прижалась к толстому столбику перил, надеясь, что за ним ее будет не так сильно заметно. Так себе укрытие, конечно, но хоть какое-то! Если маме или ее гостю не вздумается посмотреть вверх, то они ничего и не заметят. Плохо будет, если решат на второй или третий этаж подняться.

Девочка нервно сглотнула. За подслушивание мама и ремнем отхлестать может, особенно если в плохом настроении. А настроение у нее явно хуже некуда...

- Я хочу ее увидеть, Исанн.

Все опасения тут же вылетели из любопытной детской головки. Это кто же такой важный может разговаривать с ее мамой так, будто приказ отдает?! На императора или лорда Вейдера точно не похож. Значит, этот странный дядька похож на дурака. Или все-таки...

Чтобы лучше видеть, что происходит внизу, Агнесса подалась вперед, почти до боли упершись лбом в витой деревянный столбик. Прищурила глаза, присматриваясь. Мужчина был высокий - на голову выше мамы - и широкоплечий. Одет во все черное - только по вороту и рукавам куртки шло золотое шитье.
Может, и правда лорд Вейдер, только без доспехов? Мало ли, как он без них выглядит? Но тогда что он здесь делает?

- Исключено. Если ты только за этим ко мне явился, можешь уходить.

Голос мамы - резкий, презрительный. Слова будто сквозь зубы цедит. Значит, гость все-таки дурак, а не Вейдер.

В этот момент произошло нечто, для Агнессы совершенно немыслимое: мужчина схватил ее мать за локоть и резко дернул на себя. Склонившись к ней так близко, что его черные волосы заслонили ее лицо, прорычал:

- Я никуда отсюда не уйду, пока не увижу своего ребенка! Агнесса - моя дочь, и не моя вина, что ты не удосужилась сказать мне о беременности!

Они говорили что-то еще. Кажется, мама вырвалась, рассерженно шипя что-то вроде: "Ты что себе позволяешь?!"... это прошло как-то мимо Агнессы. Она будто вмиг ослепла и оглохла, не замечая ничего вокруг себя. Голоса слышались ей так приглушенно, будто ее уши были набиты ватой.

Это... это как так? Мама же говорила, что ее папа умер... говорила еще, что дочь была ему не нужна... а тут... ну не может такого быть. Так в сказках только бывает. Не может же этот человек быть...

Девочка зажала ладошками рот, сдерживая пораженный возглас. Но движение вышло запоздалым: и мама, и человек, назвавший себя отцом Агнессы, почти синхронно вскинули головы вверх. Глядя прямо на нее.

Сердце екнуло и рухнуло куда-то в район живота. Дыхание сперло в груди; почему-то слегка затошнило. Короткий взгляд на мать - и в голове вспыхнула паническая мысль: "Убьет".

- Здравствуйте... - непослушными губами пролепетала Агнесса. Поднялась на ноги, дрожа, как лист на ветру. - Мам, прости, пожалуйста...

Девочка понятия не имела, что будет дальше. Но в одном была почти уверена: на сей раз ей извинениями не отделаться.

Мужчина (назвать его "папой" даже мысленно у Агнессы не получалось) неспешно приблизился к лестнице. С улыбкой протянул руку:

- Ну здравствуй, красавица. Спускайся давай, раз уж попалась.

Он говорил очень ласково, с доброй насмешкой. От его слов так и веяло теплом, а рука казалась крепкой и надежной. Агнесса и сама не заметила, как шагнула на ступеньку ниже, робко улыбнувшись в ответ.

Взгляд, случайно брошенный на мать, подействовал как ушат ледяной воды. Девочка застыла на месте. Посмотрела на маму растерянно и виновато, не решаясь больше сделать и шага без ее разрешения.

Лицо женщины немного смягчилось. Самую малость, но все же.

- Можешь спуститься, - холодно произнесла она. - И поздоровайся с гостем как подобает.

Дважды повторять девчушке не пришлось: вниз она сбежала едва ли не вприпрыжку - от чего ее удерживал только строгий взгляд мамы, будто впивавшийся в тело ледяными иголками. А вот с "поздороваться как подобает" вышла проблема: собравшись было присесть в реверансе (книксен был бы уместнее, но уж очень захотелось похвастаться перед мамой умением делать правильный реверанс), девочка запоздало вспомнила о своем внешнем виде. Кружевная ночная сорочка, взлохмаченные косички... хороша леди!

Агнесса почувствовала, как щеки заливает румянец. От этого стало совсем стыдно: неодетая, растрепанная, да еще и красная, как тви'лечка...

Она так и замерла, смущенно кусая губу и переводя тревожно-виноватый взгляд с мамы на... того, кто называл себя ее отцом. Как себя вести, девочка не знала.
Отступивший было страх вновь пополз по коже холодными мурашками: вот сейчас она выведет маму из себя, и та ее прогонит. Так Агнесса и не узнает никогда, действительно ли этот человек - ее папа...

Понять, разозлилась ли мама, было невозможно: она и без того была очень сердита. А вот гость точно не разозлился. И не смотрел на нее осуждающим взглядом. Он... рассмеялся - весело и совсем не обидно. С улыбкой потрепал ее по голове, еще сильнее взлохмачивая косички.

- Чего испугалась, малышка? Я не кусаюсь. Честно-честно.

Издали он показался Агнессе очень суровым. А вот теперь - не казался ничуть: с этой его замечательной улыбкой и добрыми темно-карими глазами... глазами такого же цвета, как у нее. И кожа у него была такая же смуглая...
Агнесса чуть вздрогнула, когда мужчина подцепил пальцами ее подбородок: мама так делала, только когда ругалась. Правда, держала она крепче и гораздо больнее. Он же лишь слегка приподнял девочке голову и долго-долго смотрел ей в глаза - тепло и почему-то грустно. Ласково погладил по щеке - и Агнесса сама не заметила, как стала льнуть к его ладони, глупо улыбаясь.

- Я не боюсь, - совершенно честно ответила она. И, поколебавшись, робко прошептала:

- А вы правда мой папа?

На самом деле, Агнессе уже все было понятно. Тут и спрашивать незачем, у него же все на лице написано! А еще она чувствовала, что это не может быть ошибкой или ложью... ну вот просто не может, и все тут!

Ведь не может же?!

- Правда, - ответила вместо гостя мама - таким тоном, будто обвиняла того в тяжелейшем из преступлений. - Это значит не так уж и многое, Агнесса.

Волшебство растаяло, будто замечательную и добрую сказку вдруг переключили на новости с передовой.

- "Не так уж и многое"? - папа резко обернулся. Из его голоса вмиг исчезла вся теплота и мягкость: теперь он гремел, будто раскаты грома. - Может, хотя бы это ты за девочку решать не будешь?

Агнесса испуганно дернулась. Рефлекторно сделала шаг назад, но отец крепко стиснул ее плечо - сильно, почти до боли. Девочка сдавленно пискнула, и хватка тут же ослабла; папа даже успокаивающе погладил ее по голове другой рукой.

Агнесса только сжалась еще сильнее - растерянная, напуганная и ничего не понимающая. Почему они так относятся друг к другу? Почему мама смотрит на папу таким взглядом, от которого хочется съежиться и забиться в угол потемнее? Почему папа, только что бывший таким добрым и ласковым, сейчас снова стал таким... злым? Прямо как в тот момент, когда кричал на маму, требуя показать ему дочь...

- Я ее мать, Адан, - имя она почему-то произнесла с едкой насмешкой, - и не хочу, чтобы Агнесса после твоего ухода мучилась глупыми и опасными иллюзиями.

- О каких иллюзиях ты говоришь? Не знаю, что ты успела себе придумать, но я просто хочу увидеть своего ребенка.

- Увидел? А теперь покинь нас, будь так любезен. Думаю, мы с тобой люди достаточно приличные, чтобы не устраивать сцен.

И тут Агнессу как острой иголкой кольнуло, выдергивая из ступора. Страх и растерянность отступили; все вопросы вмиг стали казаться глупыми и совершенно не важными по сравнению с тем, что сейчас папа может уйти, и Агнесса никогда его больше не увидит.

- Но я не хочу, чтобы он уезжал! - воскликнула девочка и запоздало ужаснулась: она повысила голос в присутствии мамы, да еще и посмела ей перечить! Но испуг тут же был загнан куда подальше: ее родного папу сейчас прогонят, а она будет молча наблюдать, потому что наказания боится?! - Мамочка, разреши ему остаться хотя бы ненадолго! Пожалуйста-пожалуйста!

На глаза навернулись слезы, и Агнесса тут же утерла их кулачком: нечего папе думать, будто она какая-то плакса!

- Пожалуйста, мамочка, - повторила она тише, глядя на мать преданно и умоляюще.

С тем же успехом она могла бы попытаться растопить карбонит зажигалкой.

- Агнесса, мы с тобой позже поговорим. А пока иди к себе.

- Но...

Обычно Агнесса слушалась беспрекословно. Особенно когда мама говорила таким тоном: спокойным не потому, что она не злилась, а потому, что кричать пока не хотела. Но сегодня Агнесса вообще натворила много чего, на что вряд ли бы осмелилась в любой другой день.

- Иди, - с нажимом повторила мать, недобро сверкнув глазами. - И не вздумай выйти без моего разрешения.

Девчушка подняла взгляд на отца, отчаянно прося поддержки. Он ведь скажет маме, чтобы она ее не прогоняла?! И уговорит разрешить ему остаться хотя бы на пару часов. В конце концов, они же когда-то любили друг друга... ведь любили?

Удар пришел, откуда Агнесса его совсем не ожидала: папа похлопал ее по плечу и слегка подтолкнул вперед.

- Иди, малышка. Нам с мамой сейчас нужно очень серьезно поговорить наедине, так что не зли ее. Ты же не хочешь, чтобы она меня загрызла? Глянь, как глазами сверкает.

Поняв, что поддержки ждать неоткуда, девочка сокрушенно понурила голову.

- Мамочка, ты ведь дашь нам с папой немного поговорить? Хотя бы совсем чуть-чуть?

"Нет" из уст мамы обычно означало окончательный и бесповоротный отказ, после которого хоть на колени становись - все равно не поможет. Но, видимо, сейчас что-то было такое во взгляде и умоляющем голосе Агнессы, что заставило смягчиться даже ее.

- Посмотрим.

В свою комнату девочка поднималась, почти окрыленная: "посмотрим" - это все-таки не "нет".

* * *

Она стояла напротив огромного панорамного окна - точеный темный силуэт на фоне грязновато-розового неба и небоскребов, пронзающих тучи мрачными серыми шпилями. Статная и величественная, как королева. Прекрасная, как дама с картины безбожно льстящего и без того красивой клиентке портретиста. Холодная и совершенно чужая - будто и не ее он когда-то любил больше жизни, ласкал жаркими ночами и был готов голыми руками порвать любого ее обидчика.

Отправляясь на Корускант с дипломатическим визитом, Адан опасался, что стоит ему увидеть свою бывшую возлюбленную и бывшего же смертельного врага - и старые чувства вновь вспыхнут пламенем не хуже напалмового. Вмиг вернется и ненависть к женщине, уничтожившей его старую жизнь, в которой он еще звал себя Сельвином Вельном, и любовь к той, что была его единственной радостью на протяжении того безумного кровавого месяца.

Видимо, у любви все же есть срок годности. Или идиотизм с годами лечится.

- Зачем ты пришел?

А все-таки голос у нее восхитительный: хрипловатый, но не низкий и отнюдь не грубый. Помнится, он любил смотреть на нее, когда она говорила о чем-то: не слушая слов, но наслаждаясь их звучанием, любуясь движениями полных губ, ловя взгляд разноцветных глаз... а вот на ее тело он смотрел редко - предпочитал зрительному образу тактильные ощущения.

Адан встряхнулся, сбрасывая наваждение. Все-таки сидело что-то глубоко в памяти - тоска по утраченному прошлому, по мертвецам, оставшимся там... по себе самому, каким он был восемь лет назад. И по женщине, которой никогда не существовало на самом деле.

Ностальгия, не более - по временам, дряннее которых Адан не знал и искренне надеялся, что знавать не придется. Он не затем решил провести лишний день на этой насквозь прогнившей планете, чтобы воспоминать о совершенных когда-то глупостях.

- Я уже сказал тебе, зачем. У тебя растет моя дочь.

Неужели эта женщина надеется, что он использовал ребенка как предлог, чтобы поговорить с ней наедине? Напрасно, если так. Агнесса - вот и все, что хорошего вышло из их отношений. Но девочка и впрямь замечательная: умненькая, красивая и с характером - видно, что мать ее в ежовых рукавицах держит, а дите все равно настоять на своем не боится!

Его дочурка. И никаких тестов не нужно, чтобы в этом убедиться, и никакой Силы (которая на Корусканте ощущалась как мелкий и грязный ручеек: воды из него много не зачерпнешь, да и зачерпывать противно).

- Твоя дочь? - переспросила Исанн с хриплым смешком, резко оборачиваясь к собеседнику. - Нет, Сельвин. Она не твоя. Ты потерял всякое право называться ее отцом восемь лет назад.

- Не я вонзил нож тебе в спину, - Адан чувствовал, что снова начинает закипать. Она еще имеет наглость обвинять его в чем-то! - Не я одной рукой обнимал тебя, а второй посылал карательные отряды на твоих людей!

- А без патетики? Я уж думала, ты это перерос. А жаркие речи меня давно уже не возбуждают.

Она улыбалась - холодно и без тени веселья. Скорее даже растягивала губы в оскале, потому что улыбкой это выражение язык не поворачивался назвать.

Интересно, сейчас хоть что-нибудь способно возбудить эту змею, кроме мучений пленников? Нездоровая страсть госпожи директора к чужой боли была фактом довольно известным.

Отвлекшись на посторонние мысли, Адан почувствовал, как понемногу ослабевает разгоревшаяся было ярость. На Дромунд-Каасе, где за Силой даже не надо было тянуться - она сама просилась в руки - он очень быстро научился обуздывать злость: уж очень разрушительный эффект она могла произвести, вырвавшись из-под контроля.

- Можно и без патетики, Исанн, - произнес он совершенно спокойно. - Я не знал. Скажи ты мне, что у нас будет ребенок...

- Если бы я сама знала, хочешь сказать? Ничего бы не изменилось. Ты все равно бы сел за штурвал того транспортника и понесся взрывать ту орбитальную станцию. Вместе со мной и нерожденным ребенком. Ты был фанатиком, Сельвин. Ты бы посчитал Агнессу своим позором - прямо как мой отец. В своей твердолобости вы с ним были очень схожи.

А ведь очень хочет уколоть побольнее! И еще лет пять назад у нее бы это, скорее всего, получилось. Но... был, чего тут отрицать. И, вполне возможно, к дочери - крови врага, отродью предательницы - отнесся бы именно так. Особенно в том состоянии, в каком он тогда пребывал.

- Вижу, сейчас ты стал умней, - продолжила Айсард до отвращения надменно. - Именно поэтому я с тобой разговариваю, а не попросила охрану вежливо выпроводить тебя вон. И вот, что я тебе скажу: оставь мою дочь в покое. Убирайся на свою новую драгоценную родину, к своей желтоглазой красотке-жене и детишкам. Им ты нужен. Агнессе - нет.

Адан покачал головой, скрывая грустную усмешку. Неужели она решила, что он собирается бороться с ней за право воспитывать дочку? Или как минимум докучать своим частым присутствием? Видимо, любая мать теряет разум, когда дело касается ее ребенка. Агнесса - девочка замечательная, это видно. Он бы наверняка любил ее... не стань она ему чужой еще до рождения.

- Нет, Исанн. К сожалению, все наоборот. Девочка была мне рада. Но моей жене нужен муж, детям - отец, а планете - правитель. Я не могу тратить время на Агнессу, даже если бы ты вдруг решила мне это позволить.

- Тогда зачем ты явился?

- Она все-таки моя дочь, - Адан равнодушно пожал плечами. - Я не мог улететь с Корусканта, не увидев ее. Не убедившись, что у нее все хорошо. Жаль, конечно, что девчушка слышала наш разговор. Я вообще не хотел говорить, кем ей прихожусь.

От этих слов на душе стало гадко: причинять малышке боль не хотелось. Она так радовалась ему, так уговаривала мать разрешить ему остаться... еще тогда он почувствовал себя предателем, а сейчас это чувство отчего-то усилилось десятикратно. Теперь у него нет права уйти просто так - не сейчас, когда дочь так ждет его.

- Так уходи. Тебе нечего здесь делать.

Скорее всего, слух подвел его на мгновение. Не могла же в голосе Снежной королевы промелькнуть... горечь?

Айсард молча наблюдала, как он приближается к ней. Наблюдала, не шелохнувшись, с поистине царственным спокойствием. Красивая, как и прежде... а ведь она действительно почти не изменилась. Сейчас, в рассветном полумраке, скрывающим ранние морщины и сглаживающим заострившиеся черты лица, она казалась почти такой же, как и восемь лет назад... если не смотреть ей в глаза. Вот во взгляде не осталось ничего от той веселой, полной жизни красавицы, какой была Сиена Джайлз. Какой была Исанн Айсард... точнее, была какая-то ее часть, скрытая от посторонних глаз и тихо чахнувшая за маской хладнокровной разведчицы - за ненадобностью... но она была мертва. Скорее всего, именно восемь лет, над орбитой Рутана, и погибла. Как погиб Сельвин Вельн - человек, которым Адану Рессевену иногда очень хотелось стать вновь.

Адан и сам не заметил, как протянул ладонь и крепко стиснул ее пальцы - но, что удивительно, она не отпрянула. Застыла, будто зачарованная; глядя на него огромными, почти черными из-за расширившихся зрачков глазами.

- Мне нужно поговорить с Агнессой. Один раз. После этого я уйду. Обещаю.

Он почти чувствовал ее дыхание на своем лице. Видел, как часто вздымается грудь, затянутая в синий бархат, как напрягаются мышцы на изящной шее...

- Обещаю, - шепотом повторил Адан. А его рука уже тянулась к локону, чернеющему на обнаженной ключице...

И в этот момент женщина не просто отпрянула - шарахнулась в сторону. Отошла к окну, обхватив себя руками и часто дыша.

- Убирайся, Сельвин, - процедила она, сердито оправляя одежду. - Или ты решил покопаться в том, что осталось от наших отношений? Зря. Старые трупы обычно крайне неприглядны.

- Так ты дашь мне спокойно поговорить с Агнессой?

Он и сам тяжело дышал, тщетно пытаясь унять бешеное сердцебиение. Хотелось плеснуть в лицо ледяной воды - кожа, казалось, пылала.

"А все-таки сидит что-то такое в памяти... и на ностальгию это уже не похоже".

- Иди, - ее голос все еще был более хриплым, чем обычно. - Поговори с девчонкой и убирайся прочь.

Адан смотрел на нее еще несколько секунд, проглатывая вертящиеся на языке слова. Глупые слова - бывшие уместными восемь лет назад, но не сейчас. А потом просто развернулся и зашагал прочь из гостиной, ни разу не обернувшись назад.

"Она права. Старые трупы и впрямь имеют очень неприглядный вид - а между нами их слишком много".

* * *

Вообще-то, Агнессе не разрешалось сидеть на подоконнике. Это был один из немногих запретов, которые девочка нарушала регулярно: она не виновата, что окно в детской расположено так высоко! А сейчас этот глупый (нет, ну правда же - глупость!) запрет волновал ее меньше, чем когда-либо: окно выходило на парковку, на которой с минуты на минуту должен появиться папа. Пока же девочка не сводила глаз с его аэромобиля, одиноко стоявшего на дюрастиловой площадке: ей казалось, что он улетит, стоит только отвернуться.

Ждала она уже достаточно долго: папа попрощался с ней минут десять (если не все пятнадцать) назад, а на улицу до сих пор не вышел. Видимо, с мамой о чем-то разговаривает. Девочке ужасно хотелось прокрасться вниз, чтобы узнать, о чем, но злить маму не хотелось: и так, скорее всего, от нее за сегодняшнее достанется.

Впрочем, Агнессу это расстраивало не слишком: кто знает, смогла бы она поговорить с папой, если бы сегодня утром тихо сидела у себя в комнате. А теперь у нее еще и номер его комлинка есть! Правда, звонить по нему можно не очень часто и обязательно тайком от мамы.

От одной мысли об этом у девочки стыдливо запылали уши. Обычно, когда она пыталась что-нибудь скрыть от мамы, это кончалось плохо: быстрым разоблачением и, почти всегда, наказанием. Но ничего, этот свой секрет она будет хранить очень хорошо. Агнесса покрепче сжала в кулачке мятый листок флимсипласта. Надо бы сделать несколько копий - на случай, если мама найдет и отберет.

И чего они с папой так друг на друга злятся? Папа ничего ей объяснять не стал, как она ни пыталась его разговорить. Все отшучивался. А мама наверняка отмахнется со своим вечным "не приставай с вопросами" - если вообще не запретит говорить об отце.

Девочка поерзала, устраиваясь поудобнее. Прислонилась лбом к окну и провела пальцем по транспаристилу, вычерчивая невидимые узоры. На душе вдруг сделалось ужасно тоскливо - чуть ли не до слез. С папой они пообщались всего ничего, а ему уже улетать пора. И на Корускант он в ближайшее время возвращаться не собирается... скорее всего - даже в ближайшие несколько лет. У него очень-очень много дел, прям как у мамы. А еще другие дети. Ее младшие брат с сестрой, которых он наверняка любит гораздо больше. Папа ничего такого не говорил, но Агнесса же не дурочка... ее он сегодня в первый раз увидел, а их - всю жизнь растил.

Задумавшись, она едва не упустила момент, когда папа вышел на площадку. Девочка тут же встрепенулась и принялась махать ему рукой - и радостно улыбнулась, когда он поднял на нее взгляд и помахал в ответ.

Правда, улыбка ее была не такой беззаботной, какой могла бы быть еще пару минут назад. Но все-таки Агнесса продолжала улыбаться даже после того, как аэромобиль оторвался от площадки и стал стремительно набирать высоту.

Еще день назад у нее не было папы, а сегодня - есть, пусть и где-то далеко. И этого девочке было вполне достаточно, чтобы чувствовать себя куда более счастливой, чем вчера.

* * *

На прощание они обменялись сдержанными кивками. Даже слова друг другу не сказали - это было ни к чему. Им давно уже не о чем говорить. Или же наоборот - слишком много накопилось тем, общаться на которые не было желания ни у нее, ни у него.

Исанн равнодушно наблюдала, как аэромобиль Сельвина постепенно исчезает вдали, затерявшись среди бесконечного транспортного потока. Ушел - и скатертью дорога. Нечего ворошить прошлое, компрометирующее и неприятное как для нее, так и для него. Что до той странной вспышки эмоций... подсознание иногда выкидывает дикие шутки.

Бросив взгляд на комлинк, женщина удивленно хмыкнула. Семь утра - и до сих пор ни одного пропущенного вызова. Странно, раньше проблемы выходных дней не признавали. Возможно, это неплохой повод самой вспомнить об их существовании... ну, или появиться в штабе хотя бы на час-полтора позже обычного - что казалось куда более реальным.

Ах, да. Еще следовало зайти к дочери и выяснить, что ей наговорил Сельвин. Не хватало только с неадекватным поведением девчонки разбираться после этого милого, пусть и кратковременного воссоединения. Черта с два она позволит Сельвину хоть как-то влиять на ребенка, на которого в свое время было потрачено столько времени и нервов!

Наверх Исанн поднималась, кипя от вновь вспыхнувшей злости на бывшего любовника. Да и на себя - за то, что не выставила его вон немедленно, избавив себя тем самым от лишней головной боли.

Когда она переступила порог детской, Агнесса едва не свалилась с подоконника, испуганно ойкнув. Спрыгнула на пол и тут же принялась увлеченно рассматривать кружевные узоры на подоле ночной сорочки.

- Мам, я... - виновато начала она, но Исанн оборвала ее сбивчивые оправдания взмахом руки. Присев на постель, подозвала к себе:

- Подойди, Агнесса.

Девочка сделала пару робких шагов вперед и застыла напротив нее. Склонила голову, глядя на мать со смесью робости и любопытства.

- Присядь.

Агнесса несмело пристроилась рядом. Сжалась, опустила плечи. Потянулась было к кончику косички, но, опомнившись, благовоспитанно сложила руки на коленях.

- Спасибо, мамочка, - неожиданно подала она голос. - За то, что разрешила с папой поговорить. Он... хороший, - пискнула девочка и тут же испуганно умолкла, заметив, как недобро сощурились глаза Исанн. Неожиданно встрепенулась, вскинула голову, решительно отбрасывая косички за спину:

- Но ты все равно лучше, - выпалила она, широко распахнув глаза - видимо, для пущей убедительности. - Ты обо мне всю жизнь заботишься, хотя тебе некогда и тяжело. А он только появился и тут же уехал.

Не успела Исанн отойти от этого откровения, как Агнесса, набрав в грудь побольше воздуха, крепко обхватила ее за талию. Уткнулась лбом ей в грудь и плотно зажмурилась - не то от избытка чувств, не то ожидая гневной отповеди.

- Я тебя люблю, - прошептала девочка совсем тихо - и вздрогнула, когда ладонь Исанн легла ей на макушку. По мере того, как женщина ласково перебирала волосы Агнессы, плечи девчушки становились все менее напряженными, а дыхание - беспокойным.

Исанн промолчала - только покрепче прижала дочь к себе. Любит она... но вместо саркастической усмешки на губах почему-то появилась едва заметная, но искренняя улыбка.

А ведь она все-таки привязалась к ней. К этому назойливому существу, этой обузе, этому постоянному напоминанию о прошлых ошибках и слабостях, которое Исанн почему-то так и не смогла оставить в приюте.

Да кого она обманывает... любит она эту девчонку. Полюбила с первого дня, как увидела ее - визжащий окровавленный комок, который уносила прочь от нее акушерка с каменным лицом. Недаром одно лишь воспоминание об этом до сих пор заставляло Исанн сжимать кулаки в бессильной ярости.

Что ж, если хоть кто-нибудь попытается снова отнять у нее дочь, Исанн наглядно покажет этому самоубийце: есть множество способов заставить кого угодно молить о смерти, словно о величайшей милости.

- Я тоже тебя люблю, малышка, - прошептала она, впервые в жизни целуя дочь.

Сообщение отредактировал Annanaz - 5 Февраль 2015, 00:38

[Annanaz]

Излом

Нескоро Сила забудет битву, развернувшуюся у Эндора. Еще долгие годы будут звучать в ней отголоски тысяч смертей, и громче всех - одного из самых могущественных одаренных, когда-либо рождавшихся в этой галактике. Император, желавший сохранить власть любой ценой. Главнокомандующий Империи, ситх-ученик, рвавшийся к власти лишь для того, чтобы спасти жизнь сына. Юноша, желавший лишь одного - спасти отца от Тьмы. Каждый думал, что точно знает, кому из них жить, а кому умирать. Каждый ошибся.

Напряжение на второй по счету Звезде Смерти царило такое, что при желании и должном воображении его можно было ощутить физически – как ощущает большинство живых существ атмосферное давление, превышающее комфортный для них уровень. Предвкушение и азарт так крепко переплетались с тревожным ожиданием и страхом перед грядущим, что и не различишь, где заканчивается одно и начинается другое. И вся эта гремучая смесь выплескивалась в Силу эхом тысяч голосов, порой звучавших так громко и ясно, что можно было разобрать слова в неясном гуле...

Император прикрыл глаза – не столько от усталости, сколько помогая себе разорвать контакт с Силой, окрепший настолько, что черты реального мира "поплыли", растворяясь в чем-то несоизмеримо большем. Встряхнулся, досадливо морщась: стареет, пугающими темпами притом. Как, однако, меняются с годами проблемы: если юнцу, только начинающему постигать пути Силы, стоит титанического труда хотя бы коснуться мира за гранью материального, то он уже близок к другой крайности – когда эту грань необходимо провести, четко размежевав реальность и то, что много больше и сложнее ее.

Бескровные губы скривила усмешка – жесткая, злая. Пальцы впились в подлокотники кресла. Нет уж, с ним этого не произойдет. Не станет он тем, во что под конец жизни превратился Дарт Плэгас – гений, так увлекшийся подгонкой мира под собственные идеи и видения, что пропустил момент, когда события начали развиваться не по его воле, а помимо. И так уже был на грани – благо, отрезвили. Спасибо дорогому ученику. Спасибо Йоде и Кеноби, чтоб им по ту сторону Силы покоя не знать. Припрятал все-таки замшелый магистр козырную карту в рукаве... которую сам Палпатин помог разыграть, рассказав Вейдеру о Люке Скайуокере. Скольких проблем можно было бы избежать, попросту отправив мальчишку-повстанца на ту сторону Силы... всего одна хорошо спланированная операция, и сына Вейдера можно было бы вычеркнуть из и без того обширного списка проблем раз и навсегда. Но нет – поступил он, даром что почти разменял девятый десяток, как мальчишка, бросающий спичку в контейнер со старым топливом – а ну как, рванет или нет? Захотелось проверить, чего стоит преданность ученика на самом деле...

Оказалось, что выеденного яйца. Первые симптомы назревающего бунта проявились в незначительных, казалось бы, деталях ¬– чуть больше напряжения при каждом разговоре, чуть сильнее обычного ментальные щиты... едва уловимые – как запах смертельно ядовитых испарений цветка марааин – нотки агрессии за привычным спокойствием. Не злоба бунтующего мальчишки, но готовность воина нанести удар, едва противник откроется. Ничего подобного за Вейдером не водилось на протяжении двадцати лет. Никогда прежде император не чувствовал угрозы с его стороны... ощущать ее теперь так явственно было непривычно до дикости.

За дурными предчувствиями вскоре последовали факты – очевидные и однозначные не то до слез, не то до смеха. Все-таки Вейдер есть Вейдер: действует напролом, с изяществом танка. Неужели он думал, что Палпатина не заинтересуют подозрительные кадровые перестановки на флоте и в армии? Что наращивание военного присутствия в Центральных мирах, в то время как охваченные огнем Внешние Регионы остаются практически без защиты, не покажется императору несколько... неоправданным? А эта его неуклюжая попытка переманить сыночка на свою сторону? Неужели Вейдер думал, что записи голокамер никогда не дойдут до того, кого он предлагал свергнуть своему непутевому отпрыску?

Взгляд Палпатина, устремленный в огромный иллюминатор, казался задумчиво-безмятежным. Вот только в тронном зале отчего-то стало темней, будто кто-то приглушил освещение, а гвардейцы, застывшие алыми изваяниями у входа, на миг перестали напоминать статуи: один полуосознанным движением потянулся к груди, в руках второго чуть накренилась силовая пика. Даже воинам, обученным сражаться с любым противником в самых тяжелых для человека условиях, трудно оставаться непоколебимыми, когда на грудь и плечи обрушивается невидимая тяжесть, а в сознание пробирается, сковывая движения и парализуя волю, безотчетный ужас. Это не было осознанным действием, намеренной и бессмысленной демонстрацией мощи перед теми, кому та совершенно не требовалась, – просто Темная Сторона отзывалась на ярость императора, явственно проступая из общего течения Силы, сгущаясь, как тучи в предгрозовом небе. Достаточно лишь усилия воли, чтобы вся эта мощь обрушилась на того, кого укажет Палпатин...

...Но не сейчас. Выдох, едва заметное движение скрюченных пальцев – и тяжесть темной энергии рассеялась. Затаилась в тех глубинах Силы, которые если и проявляются в реальном мире, то исподволь, незаметно для неодаренных.

Если потребуется, он легко вызовет ее снова. Но если все пойдет по плану, ему не придется шевелить и пальцем. Скайуокеры сами справятся с сокращением собственного поголовья ровно на одного бестолкового мальчишку, так не вовремя влезшего в войну. Мальчишку, одного существования которого оказалось достаточно, чтобы верность Вейдера рухнула, продемонстрировав всю свою хрупкость и нестойкость.

Странно, но эта мысль вызвала больше сожаления, чем Палпатин ожидал. Все-таки была в их отношениях с учеником какая-то стабильность и надежность, терять которую было жаль. И вместе с тем – хорошо, что так случилось. Ему не лишним было вспомнить, что за внешней покорностью Вейдера скалит зубы опаснейший зверь, дать послабление которому – значит, лишиться руки, а то и жизни.

Будто в ответ на эти мысли, присутствие Вейдера в Силе стало ощущаться более явственно: тяжелое, давящее и обжигающее дикой, хаотичной мощью. И совсем рядом – еще одно, совершенно иное и вместе с тем неуловимо схожее. Сгусток энергии, сияющий слепяще-ярким светом. Замкнутый в себе, но щетинящийся короткими и острыми лучами. Волнуется паренек, ершится... и правильно делает.

Сила вокруг этих двоих так и беснуется, скручивая нити будущего в столь же замысловатые, сколь и недолговечные узлы. Совсем скоро Вейдер с мальчишкой будут здесь, и потоки Силы взбесятся окончательно. Совсем скоро начнется битва, которая положит конец и Альянсу, и амбициям Вейдера.

Ученик мог сколько угодно представлять, как взойдет на трон, провозгласив наследником своего сына. Но было кое-что, о чем он даже не догадывался...

...Все вероятности будущего, что открывались Палпатину, объединяло лишь одно: для того, чтобы кто-то из Скайуокеров мог выйти из этого зала живым, жизнь другого должна оборваться. Единственный, крохотный шанс на иной исход таял с каждой секундой. К тому моменту, как распахнулись тяжелые двери турболифта, он истончился до призрачной ниточки...

* * *
Мальчишка здорово облегчил Вейдеру задачу, сдавшись самостоятельно: хоть не пришлось отлавливать его по лесам Эндора. Пришел, пусть в наручниках и под конвоем, но с гордо поднятой головой, упрямо выпятив нижнюю челюсть и вытаращив глаза. Думал, наверное, что являет собой образчик джедайского спокойствия и непоколебимости. Со стороны, правда, больше напоминал упертого подростка, собравшегося с пеной у рта отстаивать свою самостоятельность.

На протяжении краткого разговора с доставившим Люка офицером, Вейдеру казалось, что сын в нем дыру взглядом прожжет: мальчишка даже бровью не повел, когда его световой меч оказался у ситха в руках, так игрой в гляделки увлечен был. Только на приказ продолжить поиски мятежников он дернулся, еще шире – и как из орбит еще не выкатились? – распахнув глаза. Интересно, а чего он ожидал? Что Вейдер заберет его и, довольный, отправится восвояси вместе с армией и флотом?

Ситх тихонько хмыкнул: может, на то и рассчитывал. После Беспина он бы уже ничему не удивился.

Не глядя на Люка, Вейдер развернулся и неторопливо направился к лифту. Мальчишке ничего не оставалось, кроме как поспешить следом.

– Император ждет тебя, – бросил Вейдер, не оборачиваясь: он и боковым зрением видел, как Люк шагает чуть позади, угрюмо глядя перед собой. Почему-то ситх был почти уверен: сейчас сын гордо промолчит, с головой погруженный в свои размышления и, похоже, попытки медитировать на ходу.

Он все-таки ответил: негромко, с кажущимся спокойствием. Так усердно вглядываясь в противоположный конец коридора, будто оттуда в любой момент на него мог выскочить враг.

– Я знаю, отец.

Не процедил сквозь зубы. Не выдавил из себя. Обошелся без театрального надрыва и показного отвращения. Уже неплохо. Правда, показное равнодушие получилось паршиво. Актер из Люка был не лучший, не научившийся, к тому же, скрывать эмоции в Силе: Вейдера, с интересом "прислушивавшегося" к отпрыску, словно кипятком обдало – такой мощи чувства всколыхнуло в Люке простое обращение. Эту гремучую смесь даже на составляющие не разберешь, настолько крепко все было переплетено.

Мальчик был настолько увлечен игрой в джедая, при этом грубо нарушая первейшую заповедь Ордена, что ситху даже захотелось поинтересоваться, как там насчет "нет эмоций, есть покой". Просто чтобы на реакцию посмотреть.

– Значит, ты принял правду.

– Правда в том, что в прошлом ты – Энакин Скайуокер, мой отец.

Нет, не принял. Похоже, выдумал себе теорию, что у его отца эдакое раздвоение личности... вернее, не он выдумал. Внушили джедаи, накрепко вбив этот бред в Люкову белобрысую голову. Долго же теперь выбивать придется.

Чувствуя, что начинает по-настоящему злиться, Вейдер, резко остановившись, обернулся к сыну. Выплюнул, вкладывая в слова все накопившееся раздражение и гнев:

– Это имя больше ничего не значит для меня.

Он не собирался давать мальчишке хотя бы тень надежды на то, что нарисованный его воображением образ Энакина Скайоуокера имеет хоть какие-то шансы воплотиться в реальность. Незачем потакать глупости, она обычно от этого только ширится и укореняется.

Но Люк все истолковал по-своему. Заметив реакцию отца, но неправильно поняв ее причины, он приободрился: видимо, углядел подходящий момент для душеспасительной беседы.

– Это твое имя. Ты просто забыл об этом!

И точно. Снова глаза вытаращил – наверное, парню казалось, что так его взгляд кажется мудрым и пронзительным, – а проникновенный до смешного тон не иначе как у Оби-Вана скопировал. Только говорил Люк с наивной, почти детской искренностью...

– В тебе еще осталось добро, император не смог его уничтожить!

...И словами ребенка в придачу. Вейдер внешне оставался невозмутим, но видел бы Люк пламя, горевшее в ярко-желтых глазах за линзами маски – на полуслове бы со своими душеспасительными речами осекся. Джедаи... забили мальчишке голову красивой ложью и с добрыми улыбками отправили на убой. В этот момент Вейдер отчаянно жалел, что никогда больше не встретится лицом к лицу с Йодой и Кеноби. Слишком просто они оба сбежали на ту сторону Силы...

Одухотворенный, Люк отошел к застекленной стене. Устремил взгляд куда-то вдаль. Судя по отсутствующему виду – прямиком на свои хрупкие воздушные замки.

– Именно поэтому ты не убил меня. Поэтому ты не отдашь меня императору.

Хоть смейся, хоть ругайся на хаттском в самых заковыристых выражениях. Он бы еще зажмурился, чтобы фантазии убедительнее выглядели. Неужели мальчишка думает, что его глупости станут правдой, если он повторит их несколько раз?

"Ошибаешься, мальчик. Палпатин получит тебя... ненадолго".

Эта мысль вызвала какое-то странное чувство – что-то на грани злого азарта и горькой досады. Чтобы отвлечься, Вейдер покрутил в руках световой меч сына, придирчиво осматривая его. Оружие было сделано топорно, явно из первых подвернувшихся под руку материалов. Но для недоучки вроде Люка...

Ярко-зеленое лезвие вырвалось из рукояти с ровным гулом. Устойчивое и сфокусированное, без типичных "болезней" вроде нестабильного луча и неравномерного распределения энергии. Для недоучки не так уж и плохо. Можно сказать, очень неплохо.

– Я вижу, ты собрал новый световой меч. Ты полностью овладел всеми навыками...

...Необходимыми двенадцатилетнему падавану. Но продолжал с упертостью шаака считать себя полностью обученным рыцарем-джедаем, готовым встретить любой вызов и столкнуться с любым противником. Ничего, первый же спарринг выбьет из парнишки эту дурь – а заодно заставит задуматься о непогрешимости и добрых намерениях Йоды и Кеноби, бросивших зеленого юнца в самое пекло.

Отвернувшись, Вейдер медленным, тяжелым шагом отошел к противоположной стене. Расправив плечи, вгляделся в ночное небо. Возможно, Люк и находил в этом зрелище что-то успокаивающее, но ситх видел перед собой лишь поле битвы – не только и не столько Эндор, сколько беснующиеся потоки Силы. Да и занимало его не сражение с флотом Альянса – оно станет бойней, на котором мятежникам отведена роль скота, – а с собственным учителем. Долгое, многоходовое... разыгранное на поле противника. С родным сыном в качестве и инструмента, и обузы, и главного приза.

Люк даже представить себе не мог, во что Вейдер ввязался ради него. А даже если бы представил – ничего бы не понял своим забитым деждайской дурью умом.

– Ты обладаешь огромной силой, как император и предвидел.

Он даже не солгал. Потенциал Люка был огромен... вот только разбазаривался пока по принципу "Сила есть – ума не надо". Бездумно, бесконтрольно, на цели, не стоящие ломаной кредитки.

– Пойдем со мной!

Люк не предлагал – просил. Отбросив последние попытки казаться спокойным, он говорил пылко, с упертой, не признающей никаких доводов разума верой. Еще чуть-чуть – сделает шаг вперед, протянет руку... Этот дуралей говорил от чистого сердца. Всерьез предлагал отцу – главнокомандующему Империи! – бросить все и уйти... к повстанцам, похоже. То ли идиот, то ли брякнул, не подумав.

– Оби-Ван когда-то думал так же, как ты.

Он обернулся, и порыв Люка оборвался, сбитый этими словами и неожиданным движением. Эмоции мальчишки были настолько осязаемыми, что Вейдер отчетливо почувствовал, как пылающие в том надежда и воодушевление приостывают, будто угли, на которые брызнули ледяной водой – сомнением, непониманием.

– Ты не знаешь мощи Темной Стороны. Я должен подчиняться своему повелителю.

...Еще какое-то время – до тех пор, пока не будет завершена подготовка к перевороту. И так придется действовать быстро и напролом – соревноваться с Палпатином в искусстве тонкой интриги Вейдер не собирался, ибо дураком не был и в заведомо безнадежные сражения не ввязывался. И все же в крайности впадать не стоило: если убить старика сейчас, при всем удобстве момента, в Империи разразится война на такое количество фронтов, что сосчитать их пальцев на руках не хватит. Грызня за власть начнется в любом случае, но при наилучшем исходе Вейдер хотя бы успеет обеспечить себе преимущество и сократить количество противников...

...Но в сторону планы на будущее. Палпатин еще жив, а мальчишка – под ударом. И пусть он лучше верит, что его отец всецело предан императору, чем своей глупостью и бесхитростностью пошлет банте под хвост всю игру... и сгубит себя самого.

– Я не подчинюсь, – тихо произнес Люк, и впервые за все это время Вейдер отчетливо уловил его страх. – Тебе придется убить меня!

Глупый мальчик. Наивный мальчик. Возможно, он бы действительно предпочел смерть "падению" на Темную Сторону... но кто сказал, что Вейдер собирается потакать его глупостям?

"Нет уж, сынок. Жить ты будешь. Пленником, если придется, но будешь – и встанешь рядом со мной, когда поумнеешь. Иначе мой бунт против Палпатина не имеет смысла. Власть над Империей мне нужна только ради того, чтобы ты жил, малолетний идиот, – и правил после меня".

Он мог бы сказать это. В другое время. Не сейчас, когда впереди – встреча с Палпатином, перед которым придется старательно разыгрывать верность. Не мальчишке, отказывающемуся видеть дальше догм, вбитых в его голову. Все равно не поймет и не оценит, что уже доказал на Беспине.

– Значит, такова твоя судьба, – равнодушно бросил он, стараясь не думать, что это может оказаться правдой.

Люк рванулся вперед – в отчаянном отрицании, нежелании принять услышанное. Его вера в возможность "спасти" отца пошатнулась, и это сомнение он отталкивал от себя с той же силой, что и на Беспине – правду о своем происхождении.

– Прислушайся к своим чувствам! Ты не можешь так поступить, я чувствую борьбу! Избавься от ненависти!

В его голосе уже и в помине не было уверенности – но была прямо-таки детская надежда, что все будет хорошо, стоит только сильно-сильно пожелать. Он говорил, не задумываясь над словами: лишь бы достучаться до отца, убедить его... и снести этим бешеным напором эмоций собственные сомнения.

Глупость, от которой искалеченный рот кривится не то в снисходительной ухмылке, не то в гримасе отвращения. И в то же время в груди странно теплеет... сын так надеется, что сможет переубедить его. Такая привязанность – пусть даже не к нему, а вымышленному, идеальному образу Энакина Скайуокера – не могла оставить совсем уж равнодушным.

Но пора заканчивать этот фарс. Мятежники начнут атаку с минуты на минуту, да и императора не стоит заставлять ждать. Чем благодушнее будет старик, тем больше у Вейдера шансов повернуть разговор с ним в нужную сторону.

– Слишком поздно для меня, сын, – отрывисто произнес он. Жестом приказал приблизиться штурмовикам, дожидавшемся в лифте.

– Император покажет тебе истинную сущность Силы. Отныне он – твой повелитель.

Люк остолбенел. Широко распахнул глаза – непроизвольно, от удивления, страха и... ярости. Пока еще едва тлеющей, забиваемой бурей противоречивых чувств, но все-таки явно выделяющейся на их фоне.

– Видно, у меня больше нет отца, – с горечью бросил он. А в глазах – все та же отчаянная надежда. Все та же полудетская мольба: "Ты же не всерьез?!".

"А ты думал, будет как в сказке, сынок?"

Люк встрепенулся, будто услышал. А может, и правда уловил обращенную ему мысль – в конце концов, связь между ними крепла с самого Беспина. Их взгляды встретились на долю секунды, прежде чем двери лифта скрыли от Вейдера и сына, и его конвой...

"Я верю, что ты примешь правильное решение, отец".

Фраза донеслась слабым, едва различимым шепотом, но Вейдер готов был поклясться, что действительно слышал ее.

"Разумеется, Люк, – мысленно хмыкнул он. – Но ты поймешь, что оно было правильным, далеко не сразу".

* * *

Алые и зеленые всполохи на черном фоне космоса. Огненные вспышки, рвущие на части корабли. Тишина в тронном зале, а в Силе – предсмертные крики сотен живых существ. Задыхающихся, сгорающих заживо. Их голоса сливаются в рев – оглушительный, обрушивающийся на Люка с мощью атомного взрыва.

Он мог не слушать. Мог закрыться от них, как неосознанно делал тысячи раз до этого. Мог даже отвернуться от иллюминатора,
чтобы не смотреть на развернувшуюся за ним бойню. Но разве от этого она прекратится? Разве этим он спасет хоть одну жизнь?

Разве от этого перестанет звучать в голове скрипучий, пробирающий до костей голос императора, в сотый раз повторяющий: "Прикажите флоту вступить в бой, лорд Вейдер"?

Люк стиснул челюсти так крепко, что казалось, вот-вот начнут крошиться зубы. Он уже чувствовал привкус крови во рту, на самом деле. Но ни до чего ему сейчас не было дела меньше, чем до этого.

Он смотрел, как горят его друзья. Видел – в большей степени через Силу, чем иллюминатор – как они погибают от нехватки воздуха в подбитых истребителях и кораблях. Как отчаянно пытаются протолкнуть воздух в грудь, пробитую развороченным металлом. Никогда прежде его связь с Силой не была так крепка, но никогда прежде он не желал избавиться от нее так страстно, как сейчас – лишь бы не видеть показанных ею образов, не чувствовать этой боли... но Люк не закрывался. Будто бы эта добровольная пытка могла что-то изменить.

Большую часть погибающих в безнадежном сражении бойцов он никогда не знал, однако от этого мука не становилась хоть сколь-нибудь легче. Но было несравнимо хуже, когда отголосок очередной агонии отзывался в душе узнаванием.

Ведж Антиллес. Уэс Дженсон. Лэндо Калриссиан. Люк беззвучно шептал их имена пересохшими губами, до боли сжимая в ладони рукоять светового меча. Того самого, которым он отказался поразить императора, изо всех сил стараясь не поддаваться гневу.

Бессильно глядя сквозь транспаристил иллюминатора, он проклинал себя за это. Ярость душила его, кипя в груди и жаром поднимаясь к вискам.

Он не спас их. Не предотвратил катастрофу. А ведь мог, мог! Если бы не...

Люк повернул голову резким, ломаным движением, будто марионетка в руках неумелого кукловода. Мрачная фигура отца возвышалась всего в нескольких шагах от него. И не было в нем никаких сомнений и никакой борьбы.

Палач императора наблюдал за очередным триумфом своего повелителя.

Люк хрипло выдохнул. Поудобнее перехватил меч в руке. Все тело юноши трясло, в лихорадочно горящей голове не осталось ни одной связной мысли – только проклятые слова, произнесенные считанные минуты назад. Когда он еще верил, что все можно изменить.

"– Отец, ты должен остановить это!

– Разве?

– Это твой шанс искупить вину! Освободиться от рабства!

Тихий смешок. Саркастический, равнодушный.

– Искупить вину? Перед кем? Твои друзья сами выбрали войну – так пусть отвечают за свой выбор".

И в тот самый момент чудовищные орудия "Исполнителя" разнесли в клочья "Тысячелетнего сокола". А Люк просто стоял у иллюминатора, спиной чувствуя насмешливый, злорадный взгляд императора и ледяное равнодушие отца. Вейдера. Чудовища, с лихвой оправдывающего все слухи о нем.

Энакин Скайуокер мертв. Или, быть может, его никогда не существовало – того человека, которого Люк представлял себе в детских мечтах.

– Теперь ты видишь, как сильно заблуждался, юноша. Вейдер никогда не покинет Темную Сторону. Посмотри хорошенько на эту битву. Вспомни каждую смерть, которую почувствовал – и уясни: ни одна из них не будет терзать твоего отца. Он – главнокомандующий Империи. Мой ученик. Слуга. Палач.

Хотелось кричать. Нечеловечески выть, кататься по полу, зажимать руками уши – лишь бы не слышать этот старческий голос у себя в голове. Изгнать, не подпускать к себе саму идею, что это может быть...
Правдой.

Люк не знал, кому принадлежала эта мысль. Была ли его собственной, вложенной ли Палпатином... одно знал точно: спорить бессмысленно и глупо. Потому что от правды теперь уж не скроешься. Доказательств было предостаточно, и каждую минуту рваной раной в Силе появлялись все новые и новые.

Его отец был убийцей – ничем не лучше, чем император. А те, кто стал для Люка семьей, гибли, как скот на скотобойне, под ударами имперского флота.

– Люк, это было необходимо.

Голос Вейдера. Вмиг ставший более ненавистным, чем когда-либо прежде.

Ладонь крепче стиснула меч. Дыхание обжигало горло.

– Не поддавайся ему. Он манипулирует твоим сознанием. Не делай того, о чем пожалеешь.

"Ах, пожалеешь..."

О чем он мог еще пожалеть? После всего, что произошло, разве осталось что-то, о чем Люк мог заботиться? Палпатин манипулирует им? Пусть!

– Об этом я не пожалею. Клянусь вам... лорд Вейдер. Никогда в жизни не пожалею.

И он с силой оттолкнулся от пола. Лезвие светового меча вспыхнуло изумрудно-зеленой молнией, с низким гулом рассекая воздух.

* * *

Вейдер знал, что Люк кинется в бой: ненависть и слепая ярость раскаляли Силу вокруг мальчишки не хуже, чем магматические реки Мустафара – воздух. Их связь – связь отца и сына, осязаемая и нерушимая, вопреки сторонам Силы и конфликта, – звенела туго натянутой струной, и по ней высоковольтным электричеством неслась, обжигая, боль. Отчаяние – на грани звериного воя и безумного, истерического смеха. И одно желание – уничтожить того, кто был за все в ответе.

Люк не за повстанцев бросился убивать – за отца. За Энакина Скайуокера, которого он успел полюбить всем сердцем – и в самом деле увидел погибшим от рук Дарта Вейдера.

Вейдер отчетливо видел чужую Силу, темными ручейками струящуюся к Люку, опутывающую его сетью тончайших нитей, не позволяющую ни успокоиться, ни прислушаться к голосу разума... старая, излюбленная тактика Палпатина: к чему навязывать жертве что-то чужеродное, когда она погубит себя сама – надо лишь чуть подтолкнуть?

Мразь. Хитрая, опасная, достойная уважения и даже извращенного восхищения. Которое Вейдер не преминет выразить, отняв у него сперва дело всей жизни, а после – и саму жизнь.

Но для начала – сын. Спасти, сберечь... вывести из боя как можно быстрее.

Было бы это еще так просто.

Первый удар Вейдер не отбил даже – отвел в сторону, поразившись его мощи и точности. Мальчишка стал ненамного более умелым в обращении с оружием, однако то полубезумное состояние, в котором он пребывал, позволило ему войти в глубочайший контакт с Темной Стороной, практически позволив ей поглотить себя, сделать своим вместилищем... даже Вейдер опасался доводить себя до подобного – зная, как трудно сохранить самоконтроль и ясность рассудка. Но Люк и не пытался, полностью отдавшись своей ненависти и единственному желанию: уничтожить того, кого совсем недавно так рьяно пытался спасти.

Изумрудно-зеленый клинок с шипением прочертил выжженную полосу на дюрастали наплечника – достал лишь кончиком, но, хатт раздери, как же это было близко...

Оставалось лишь надеяться, что мальчишка выдохнется. Он должен уже скоро...

Стремительный замах, клинок Люкова меча мгновенно меняет направление – и Вейдер почти неуклюже отшатывается назад, едва успев сблокировать удар. От силы, с которой соприкоснулись клинки, по механической руке – от запястья до плеча – пробежала мелкая дрожь.

Они стояли лицом к лицу, сцепленные в противоборстве – оттолкнет ли алый клинок изумрудный, или тот прорвет блок? Глаза Люка пылали бешенством, рот кривился в диком оскале. От напряжения на висках мальчишки проступили вены, из прокушенной губы к подбородку стекала кровь.

– Люк, хватит. Я не хочу тебя убивать, сын. Слышишь меня? Остановись. Довольно играть на руку старику.

Ему показалось, или нажим слегка ослаб? Зрачки Люка дернулись, чуть расширившись – но Вейдер не знал, как трактовать это, и стоит ли трактовать вообще. Ярость сына не спешила стихать, как и беснующаяся темная энергия – иссякать.

– Ты – мой сын, – продолжил Вейдер, глядя Люку прямо в глаза. – Единственное, что для меня ценно. Не заставляй меня тебя убивать.

Теперь уже не было никаких сомнений: безумие отступало, взгляд Люка обретал осмысленность...

– "Единственное, что для тебя ценно"? Именно поэтому ты отказался пойти со мной, когда я звал? Поэтому ты отказался спасти тех, кто мне дорог? Будь ты проклят, отец. Твоим трофеем я не стану.

Горечь, с которой Люк выплюнул эти слова, эхом отозвалась в душе Вейдера. Огненной волной хлестнула ярость, гнилостным вкусом во рту подкатило отчаяние... где чьи чувства – не разобрать: связь в Силе посылала сигналы в обе стороны, сковывая отца и сына крепче, чем когда бы то ни было. И когда Люк рывком разорвал дистанцию лишь для того, чтобы ринуться в атаку снова, Вейдер точно знал, куда будет направлен удар. Как и то, что бил Люк насмерть.

Изумрудно-зеленый клинок снова столкнулся с алым, на какой-то сантиметр не дойдя до панели, управляющей системой жизнеобеспечения доспехов. Но в этот раз блок не обернулся новой паузой в бою, новой возможностью остановить безумие.

Холод пробрал Вейдера до позвоночника, когда он почувствовал: блок сына дрогнул. Рука, сжимающая меч, опустилась – со стороны кажется, совсем немного...

...Ровно настолько, чтобы алый клинок рубанул по незащищенной груди, с ужасающей легкостью проходя сквозь нее.
Какой-то мучительно-долгий миг ничего не происходило. Словно время замерло, перестало существовать – осталось лишь бесконечное мгновение, что Люк находился на грани между жизнью и смертью. Медленно, невыносимо медленно приходило осознание...

– Люк!

Глаза сына широко распахнулись, и в них не было больше ни ненависти, ни гнева. Только какое-то детское удивление. И испуг: "Неужели все будет... так?"

Люк пошатнулся. Судорожно схватил ртом воздух, припал на колено. Вейдер к тому моменту уже был рядом – держа за плечи, прижимая к груди.

"Нет. Не может быть. Не..."

– Отец...

Люк попытался поднять руку – не то оттолкнуть, не то прикоснуться, – но не смог пошевелить и пальцем.

Их связь в Силе была крепка, как никогда. И последним, что разделили отец и сын, была боль – одна на двоих.

Смерть же досталась лишь одному.

* * *

"Любопытно".

Палпатин обошел кругом тела, распростертые на полу, – его ученика и мальчишки. Пола черного плаща задела плечо Вейдера, скользнула по руке Люка Скайуокера.

"Очень любопытно".

Он присел рядом с мальчишкой. Провел пальцем по ране на груди... вернее, тому месту, где она должна была быть. Под распоротой рубашкой розовел шрам, затянутый тонкой кожей – скорее от пореза, чем от смертельного ранения. Грудная клетка чуть вздымалась в такт ровному дыханию.

Впервые за долгое, очень долгое время император был вынужден признать: он совершенно не понимает, что произошло. Был колоссальный выброс Силы, отголосок чужой боли, от которой Палпатин машинально закрылся – точно так же, как в тот день, когда погиб Мол...

В итоге – живой и здоровый Люк Скайуокер. Мертвый Вейдер, не получивший в бою ни одного ранения.

Это было настолько странно, что Палпатин лишь с раздражением отмахнулся от мысли, что его план сработал с точностью до наоборот: это Скайуокер должен был погибнуть здесь, а его отец – выучить свое место... хотя бы до конца войны. В конце концов Вейдера пришлось бы устранить: однажды поднявший бунт вновь верным не станет. Но менять главнокомандующего в разгар гражданской войны...

"Впрочем, – Палпатин бросил взгляд на иллюминатор, за которым орудия имперских кораблей превращали в пыль остатки повстанческого флота, – не в такой уж и разгар".

Все сложилось непредвиденным, но отнюдь не худшим образом. Вместо собственной смерти и гибели Империи – победа и...

...Материал для исследований? Или же новый ученик?

Император внимательно вгляделся в лицо Скайуокера, будто приценивался к товару – оправдана стоимость или все-таки завышена?

Безопаснее всего было бы убить мальчишку прямо сейчас. Палпатину придется намучиться с ним, чтобы получить хотя бы видимость верности – и очень высок риск, что от юноши нож в спину он получит гораздо раньше, чем от его отца.

Сила послушно прильнула к пальцам, готовая сорваться с них ветвистой молнией... но резкое движение ладони, и энергия рассеялась, неиспользованная.

Палпатин всегда был падок на риск, если тот сулил дивиденды в дальнейшем... или задача была достаточно занимательна, чтобы взяться за нее.

Задачка вырисовывалась интереснейшая. Но было еще кое-что, в чем Палпатин признался себе не без саркастического смешка. И горечи – слабой, едва ощутимой, но все же...

После гибели Вейдера в душе поселилась странная пустота. Фантомная боль, словно у калеки – на месте ампутированной конечности.

Он слишком отвык быть один, чтобы привыкать на старости лет.

– Ну что, мой юный ученик... – протянул император, задумчиво глядя на все еще лежавшего без сознания Скайуокера, – расскажешь мне, как твой отец спас тебя от смерти?

Сообщение отредактировал Annanaz - 23 Июнь 2015, 11:12