Проза фанатов, Проба пера и не только... Опции

[TRAUN]

Привет Всем!
Предлагаю:
Размещать здесь отрывки из своих попыток "дописать и расширить" Великую Сагу. У кого такие попытки были - пишите, не стесняйтесь.
Подаю пример:
"ВРЕМЯ ИЛЛЮЗИЙ"
( Хронологически - за десять лет до событий ЭПИЗОДА 4 )

[Служитель Темной...]

Ээээ... Адмирал... Оцените еще и вот это - это начало повести, которую я начал недавно писать специально обрабатывая каждую строчку, оцените это пожалуйста и, если не трудно, дайте пару советов по продолжению. Не ЗВ, правда.
Пролог
Отряд революционных матросов прошагал через мост, разгоняя грязь и мутный снег во все стороны неопрятными брызгами, в то время как некий молодой человек, высоко подняв воротник пальто, то ли из-за слякоти и сырости, то ли по каким-то другим причинам, быстро шагал к мосту. Его пальто развевалось по промозглому ветру и, временами, начинало волочиться по старому, разрыхленному, усталому снегу – он не обращал внимания. Все его лицо выдавало крайнее напряжение и крайнюю, безбрежную усталость и злость. Он не обращал внимания, по крайней мере так казалось, ни на что: ни на снег, ни на матросов в старых грязных и рваных шинелях на голую грудь с винтовками у плеча, ни на воду реки, расплывшейся ртутным озером под мостом, на который он начал подниматься, казалось, он полностью погружен в себя, и никак не будет реагировать на внешний мир, чтобы ни произошло – потоп, землетрясение или проверка документов пьяными матросами… Когда он дошел до середины моста, то неожиданно остановился и как будто о чем-то задумался. Шагающий в обратную сторону патруль заметил его и матросы, не переставая перекидываться солеными словечками о своих подвигах, направились к нему. Он безразлично скользнул по ним взглядом и только глубже засунул руки в карманы, по-видимому, от холода, который, стоит только остановиться, начинает пробирать что называется до костей. Матросы немного смущенные его странным поведением попытались это скрыть своей революционной наглостью и стали выкрикивать ему неизбежные фразы, остановившись невдалеке от него, но и не так близко – мало ли что он прячет под своим странной выкройки плащом? Молодой человек лишь усмехнулся, но так, что и самый отъявленный палач испугался бы его улыбки и, ничего не сказав, зашагал мимо них. Матросы, окончательно сбитые с толку этим человеком, и к тому же, ощущающие в нем что-то очень странное, все же превозмогли себя и выдвинули из себя своего вожака, который во всю свою глотку стал орать на него и требовать докУменты. Но его слова видимо не достигали ушей этого странного молодого человека, и тогда осмелевший «начальник караула» высказал «этому деятелю» все что он думает о «таких интеллигентах» и, уже почему-то тише, крикнул ему, что они будут стрелять. Реакцией же на это было лишь едва заметное пожимание плечами на ходу и, так и не услышанное никем из матросов, еле слышное бормотание: «Вы рабы того, что я сделал… А я не раб… Я властелин… Нет! Нет… Я предатель…». Но эти слова были обращены лишь ветру и зиме, и этот ветер растворил их в себе, унеся куда-то. Что думали матросы было неизвестно, но по короткой команде своего командира они вскинули к плечу винтовки и, после еще одного, почему-то как-будто уже истерического предупреждения своего командира, открыли огонь. Сначала неуверенно и как бы через силу раздавался то один, то другой хлопок, но затем, видимо находя друг в друге поддержку, выстрелы участились и слились в нестройный матросский залп. Несколько пуль достигли цели и кинули молодого человека вперед, вспухнув на его плаще грязными багрово-горькими пятнами, но он лишь ускорил шаг, и, подойдя к разлому в ограде моста, оглянулся на дула, смотрящие на него, усмехнулся, и, шагнул вниз. Фигура его, падающая к реке, надолго запомнилась этим стражам светлого будущего своей необычностью, хотя никто из них потом не мог внятно объяснить, что же в ней было странного. Они лишь путались и, если их начинали высмеивать, совершенно неожиданно впадали в прострацию или жутко матерились. Падающий человек за секунду до соприкосновения с жидкостью как бы окинул взглядом их всех и горько-торжествующе рассмеялся… А потом он исчез под ртутью воды, без всплеска и хлюпанья, а лишь вызвав беззвучную покатую волну, разошедшуюся во все стороны. Люди, простые люди – всего лишь с ружьями, застыли на одно мгновение, другое, и это состояние как бы тянулось и растягивалось по направлению к бесконечности, если бы не сдавленный кашель одного из чахоточных матросов – его кашель потянул за собой лавину оживающих звуков – и ругань начальника, и обмен репликами между матросами, и проезжающий с жутким чиханием по мосту броневик, и брехня окрестных бродячих собак, и крики с соседней улицы – кого-то уплотняли в отношении жилплощади. Пробормотав «Чертовщина какая-то» начальник караула громко крикнул: «Ай-да ребята в сторожку эксп…хро…при…хрированную! Во!» - и натянутым смехом попытался развеселить компанию. К глубокой ночи и трем трехлитровым бутылям самогона странная тоска была развеяна. Труп никто не пытался найти, а сам он так нигде и не выплыл – не то что личность человека, но даже как он выглядел, так и осталось загадкой.
Глава 1.
Я с треском развернул газету, пробежав глазами программу передач на сегодня – по телевизору ничего стоящего чтобы разогнать муть на душе не было – лишь нагоняющие тоску еще больше ток-шоу и сериалы. Что ж, я собрался закрыть газету, как неожиданно взгляд зацепился за что-то – этим «что-то» было объявление, на первый взгляд вполне обычное «Продам», «Куплю», «Сдам» - причем это было скорее из серии «Продам», но что-то меня в нем привлекло, что это было я не сразу понял. Но тут меня отвлек тренькающий с какой-то странно-злорадной интонацией – эта его интонация мне сразу показалась какой-то не той, а может и нет – всегда ведь опосля кажется, что были предвестники грядущих бед и тому подобные знамения, скорее всего это правда, но именно этот звонок тогда показался мне странным. Я снял трубку, не переставая потреблять яичницу собственного приготовления вместе с кетчупом и колбаской, невнятно-неприязненно – с интонацией человека оторванного от любимого дела, буркнув в трубку: «Алё?!».
- Ах! Ну перезвонишь позже!..
- Стой! – выкрикнул я, вообще-то не задумываясь – а где ей стоять? Она и так спокойненько сидит у себя на диванчике дома и думает – кому бы еще позвонить – поболтать. Но было уже поздно – пошел отбой.
- Черт! Черт! Черт! – с каким-то самоуничижительно-злорадным оттенком сам себя обругал я. «Последняя быть может возможность была без скандала и ссор… - скривился я, решительно пнув вилкой яичницу так, что она наполовину вылетела из тарелки, но я даже не обратил на нее внимания, а как всегда в приступе неожиданной злости (или тоски), вскочил из-за стола и, отшвырнув ножик, бешено стал ходить по кухонному пространству, которое всегда в избытке подставляло мне свои различные углы и кухонные принадлежности. Взяв себя в руки, я сказал вслух самому себе – успокойся, придурок! – и подошел к трубке, быстро набрав один из тех номеров, которые рука набирает сама, без помощи моего захламленного мозга.
По ту сторону трубки раздавались тоскливо-просящие длинные гудки. И уже когда я был готов выдать некую русско-народную сентенцию, сдобренную несколькими поворотами предложения, которые бы не понял американец, там соизволили снять трубку. Я подавился заготовленной фразой и хотел сказать: «Л…, извини», как там чей-то явно другой голос сказал: «Здравствуйте, с вами говорит…» - Я не дослушал, швырнув трубку – еще распинаться перед автоответчиком не хватало – закричала моя уязвленная гордость.
Мой взгляд опустился на стол, и я увидел свою несчастную остывшую яичницу. Пробормотав сквозь зубы что-то вроде «А за моральный и материальный ущерб с тебя еще сочтется…» - я принялся уже с отсутствием аппетита пожирать свою пищу, уже не вкушать и не есть – она стояла мне поперек горла – а лишь насыщать организм.
Немного успокоившись, я прошел в комнату держа в руках несколько бутербродов и захватив в зубах – чтоб два раз не бегать – программу передач. Усевшись на диван я включил телик, но, попялившись на него чуток пришел к выводу – и чего тут смотреть? - перейдя в другую комнату, дожевывая последний бутерброд и забыв программу на диване. Врубив комп, староват уже, но верный, я попытался залезть в паутину. Но и здесь меня ждало разочарование – модем просто отказывался соединять меня с Рамблером! Пробормотав сквозь зубы проклятие, адресованное почему-то Билли, я врубил музыку и стал думать. Что-то я забыл глянуть и очень важное. Очень важное. Вспомнить бы еще что… Я погрузился в мысли, как в глубины океана, не заметив, что уже вообще-то полно времени, и к жизни меня вернуло лишь монотонное стучание в стену, которое я сначала принял за ритм в музыкальном сопровождении – соседка! Я, опомнившись, быстро вырубил музыку и вынырнул из пучин самокопания. Я попробовал позвонить Сане, но там было глухо – Инет, Инет и еще раз Инет, как говаривал дедушка Ленин – усмехнулся я. Так… И чего это мне так тоскливо? И тут меня прошила как раскаленной иглой совсем другая мысль – уже час ночи, а ни черта не готовился к завтрашнему учебному и не только дню! Я взвыл в буквальном смысле (соседи точно подумают, что я псих) – надо же так, а, не хорошо. Ну да ладно.
Всю ночь меня мучили странные, трудноописуемые кошмары. Встав совершенно разбитым, я сыпанул первым делом в чашку три ложки растворимого, и плеснул туда закипевшей водой, бормоча: «Эт-т полезн-но и п-правильн-но» - меня почему-то еще и бил озноб. Выхлебав кофе и не почистив зубы я схватил манатки и выбежал из дома – и так уже опаздываю, как всегда проспал, блин, и бывает же добрая традиция – на улице стояла какая-то странная погода с неясным показателем – то ли солнце, то ли тучи, то ли снег, то ли дождь – тьфу, а не апрель. А еще говорят, мол лучшее время – что осень, что весна – худшие времена года, а лучшие – это добрые четкие лето с зимой. А впрочем, разные люди разные мнения, чтоб их – на бегу мелькнуло у меня.
Отмаявшись все пары, люди и преподы хлынули из аудиторий, и я тоже. Саня и компани должны были ждать меня и других внизу. Собирались мы долго, наконец, собравшись, я спросил: «Куда?» - Саня ответил: «Ко мне». Мы отправились к нему. К сожалению, по пути мы столкнулись с нашими доблестными органами правопорядка, которые тут же подвалили к нам с претензиями на «полтыщи со всех и свободны». Пришлось платить. Я медленно закипал. Почему? Не знаю. У Сани на хате все шло хорошо. Но… Впрочем, подробнее.
Завалившись к нему, мы, естественно, все не поместились в его прихожей и акробатические трюки на одной ноге, конечно, не радовали. Дальше все шло по стандартному сценарию, что меня тоже не радовало. Затем, когда большая часть народа была в гостиной – кто у компа, кто у видика, остальные просто слушают «шедевры» хеви-метал, в одной из спален, тем временем, я доказывал что-то двум девушкам по очереди – и обоим неудачно. После чего я прошествовал на кухню, где, с хозяином вечера и еще парой его доверенных друзей, мы посидели, обсуждая то и се…
- И, таким образом, я ее прижучил.
- М-да… У меня свои методы работы с молодежью, да?
- Ах-ха! Да… Но это смешно, а знаешь, что эта мне ответила? – спросил Фил, туша докуренную до половины сигару об тарелку с недоеденной закуской и добавил задумчиво – впрочем, скажу я вам, она тоже преизрядная сволочь…
- Эта? Мне? Да ты представляешь ее реакцию?! – спросил, скорее риторически, хозяин помещения, открывая окно – он кстати жил на пятом этаже – и задумчиво перевясь в это самое окно, держа в руке мобильник и что-то насвистывая – она ж мне как сказала…
Но тут нас прервал один из гостей из комнаты, зайдя на кухню и спросив – чей-то вдруг Инет обрубился? Этот вопрос вызвал жуткий переполох и, спустя еще некоторое время, вечер как-то сам собой стал уходить ко дну, позже все начали расходиться, затем ушел и я.
По пути к дому меня ждала тьма, промозглость и сырость, кидающая мне в лицо и под ноги всякую слякоть. Фонари не слишком хорошо разгоняли свет, тем более их было мало – спальный район – и приходилось идти очень осторожно. Но осторожность меня не спасла целых два раза по пути к метрополитену. Сначала я все ж таки поскользнулся и, секунду побалансировав раскинув руки, стал медленно съезжать поближе к большой темной кляксе воды, сделав же еще одно попытку устоять взмахнув руками, я лишь усугубил положение и, как топор, вошел в жидкость.