Любимые стихи, не свои, но любимые.... Опции

[Airen Demurg]

У многих есть какие-то свои, любимые стихотворения, которые приятно вспомнить, когда тебе плохо или наоборот хорошо...
Давайте напишем здесь некоторые из них.


«Расскажи мне ветреную сказку
О любви несказанной моей,
Кто-то слишком странно выбрал краски -
Краски солнца, моря и дождей.

И в смешенье этой акварели
Почему-то я была одна
Под холодною звездой Апреля,
Слишком безнадежно влюблена.

Я смеялась нервным крикам чаек!
Но как больно быть всегда собой.
Вот бы в небо, да за белой стаей,
Да о камни, где поет прибой...

Ведь вода влечет в свои глубины,
Хоть и очень страшно - умирать.
И грифоны выгибают спины
И зовут с собою полетать.

Небо, море, дождь - слились, смешались,
И застыли в пальцах Сатаны.
Город камня, вечность и стали,
Как и я, ты вечно ждешь весны...

Мориэль

[sir Garret]

Иосиф Бродский.

Сидя в тени.

I

Ветренный летний день.
Прижавшееяся к стене
дерево и его тень.
И тень интересней мне.
Тропа, получив плетей,
убегает к пруду.
Я смотрю на детей,
бегающих в саду.

II

Свирепость их резвых игр,
их безутешный плач
смутили б грядущий мир,
если бы он был зряч.
Но порок слепоты
время приобрело
в результате лапты,
в которую нам везло.

III

Остекляневший кирпич
царапает голубой
купол, как паралич
нашей мечты собой
пространство одушевить;
внешность этих грамад
может вас пришебить,
мозгу поставить мат.

IV

Новый пчелиный рой
эти улья займёт,
производя жилой,
электрический мёд.
Дети вытеснят нас
в пригородные сады
памяти - тешить глаз
формами пустоты.

V

Природа научит их
тому, что сама в нужде
зазубрила, как стих:
времени и т. д.
Они снабдят цифру «100»
завитками плюща,
если не вечность, то
постоянство ища.

VI

Ежедневная ложь
и жужжание мух
будут им невтерпёж,
но разовьют их слух.
Зуб отличит им медь
от серебра. Листва
их научит шуметь
голосом большинства.

VII

После нас - не потоп,
где довольно весла,
но навождение толп,
множественного числа.
Пусть торжество икры
над рыбой ещё не грех,
но ангелы - не комары,
и их не хватит на всех.

VIII

Ветренный летний день.
Запахи нечистот
затмевают сирень.
Брюзжа, я брюзжу как тот,
кому застать повезло
уходящий во тьму
мир, где, делая зло,
мы знали ещё - кому.

IX

Ветренный летний день.
Сад. Отдалённый рёв
полицейских сирен,
как грядущее слов.
Птицы клюют из урн
мусор взамен пшена.
Голова, как Сатурн,
болью окружена.

X

Чем искреннее певец,
Тем всё реже, увы,
давешний бубенец
вибрирует от любви.
Пробовавшая огонь,
трогавшая топор,
сильно вспотев, лодонь
не потреплет вихор.

XI

Это - не страх ножа
или новых тенет,
но того рубежа,
за каковым нас нет.
Так способен Луны
снимок насторожить:
жизнь, как меру длины,
не к чему приложить.

XII

Тысячилетие и век
сами идут к концу,
чтоб никто не прибег
к боибе или к свинцу.
Дело столь многих рук
гибнет не от меча,
но от дешёвых брюк,
скинутых сгоряча.

XIII

Будущее черно,
но от людей, а не
оттого, что оно
чёрным кажется мне.
Как бы беря взаймы,
дети уже сейчас
видят не то, что мы;
безусловно не нас.

XIV

Взор их неуловим.
Жилистый сорванец,
уличный херувим,
впившийся в леденец,
из рогатки в саду
целясь по воробью,
не думает - «попаду»,
но убеждён - «убью».

XV

Всякая зоркость суть
знак сиротства вещей,
не получивших грудь.
Апофез прыщей
вооружён зрачком,
вписываясь в чей круг
видимый мир ничком
и стоймя - близорук.

XVI

Данный эффект - порок
только пространсва, впрок
не запасшего клок.
Так глядит в потолок
падающий в кровать;
либо - лишённый сна -
он же, чего скрывать,
забирается на.

XVII

Эта песнь без конца
есть результат родства,
серенада отца,
ария меньшинства,
петая сумме тел,
в просторечьи - толпе,
наводнившей портер
под зановес и т. п.

XVIII

Ветренный летний день.
Детская беготня.
Дерево и его тень,
упавшая на меня.
Рваные хлопья туч.
Звонкий от оплеух
пруд. И отвесный луч
- как липучка для мух.

XIX

Впитывая свой сок,
пачкая куст, тетрадь,
множась, точно песок,
в который легко играть,
дети смотрят в ту даль,
куда, точно грош в горсти,
зеркало, что Стендаль
брал с собой, не внести.

XX

Наши развив черты,
ухватки и голоса
(знак большой нищеты
природы на чудеса),
выпятив челюсть, зоб,
дети их исказят
собственной злостью - чтоб
неотступить назад.

XXI

Так двигаются вперёд,
за горизонт, за грань.
Так, порождая род,
передаёт себя ткань.
Так, подмешавши дробь
в ноль, в лейкоциты - грязь,
передаёт себя кровь,
свёртыванья страшась.

XXII

В этом и есть, видать,
роль материи во
времени - передать
всё во власть ничего,
чтоб заселить ветро-
град голубой мечты,
разменявши ничто
на собственные черты.

XXIII

Так в пустыне шатру
слышится тамбурин.
Так впопыхах икру
мечут в ультрамарин.
Так ломают листы
запятая, словцо.
Так говорят «лишь ты»,
заглядывая в лицо.



*****

Н. Заболоцкий «Метаморфозы»

Как мир меняется! И как я сам меняюсь!
Лишь именем одним я называюсь, -
На самом деле то, что именуют мной, -
Не я один. Нас много. Я - живой.
Чтоб кровь моя отхлынуть не успела,
Я умирал не раз. О, сколько мёртвых тел
Я отделил от собственного тела!
И если б только разум мой прозрел
И в землю устремил пронзительное око,
Он увидал бы там, среди могил, глубоко
Лежащего меня. Он показал бы мне
Меня, колеблемого на морской волне,
Меня, летящего по ветру в край незримый, -
Мой бедный прах, когда-то так любимый.

А я всё жив! Всё чище и полней
Объемлет дух скопленье чудных тварей.
Жива природа. Жив среди камней
И злак живой, и мёртвый мой гербарий.
Звено в звено и форма в форму. Мир
Во всей его живой архитектуре -
Орган поющий, море труб, клавир,
Не умирающий ни в радости, ни в буре.

Как всё меняется! Что было птицей,
Теперь лежит написанной страницей;
Мысль некогда была простым цветком;
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растёт и мир растений множит.
Вот так, с трудом пытаясь развивать
Как бы клубок какой-то сложной пряжи,
Вдруг и увидишь то, что должно называть
Бессмертием. О, суеверья наши!