Компрометирующие сведения, Короткие рассказы и то, что не вошло в основные фики. Опции

[Annanaz]

с прошедшим!!!
В виду того, что имперская разведка заработалась сведения поступили так поздно
Поздравляю!!!!

Спасибо P.S: этот страус прекрасен)))

Сообщение отредактировал Annanaz - 20 Апрель 2015, 12:40

[Annanaz]

Ожидание - хуже самой жестокой бойни. От него начинаешь дергаться, выискивать опасность - а темные коридоры корускантских катакомб как нельзя лучше располагали к паранойе. Здесь все время что-то шумело: неведомые сооружения и механизмы, погребенные под землей не первую тысячу лет, непрерывно издавали то грохот, то отчетливый рокот ржавых шестеренок, то низкий гул, от которого сводило зубы. Шум пробирался вверх по стенам, далеко разносился по пустым коридорам, отдавался в голове мерзкой вибрацией.

Теренсу Бретену все казалось, что в этой какофонии слышатся голоса и тяжелые шаги имперских солдат. Время от времени за дверью мелькали тени, от вида которых рука сама собой тянулась к оружию.

Все чепуха, конечно. Выкрутасы напряженных до предела нервов. Остальные вон тоже на взводе: ребята у двери держат оружие наготове и то и дело озираются по сторонам, Джеррор сидит мрачнее тучи и пялится на стену пустым взглядом, ловко крутя в ладони боевой нож. Одного только Кейла ничем не прошибешь: стоит себе, привалившись к стене, физиономия - каменная... впрочем, в этой темени черта с два разберешь. Удобно поддерживать положенный командиру невозмутимый вид, если держаться подальше от света.

Щелкнув зажигалкой, Теренс закурил. Все попытки бросить эту дурную привычку он оставил уже лет семь как: не располагает война к здоровому образу жизни. Услышав рядом с собой надрывный кашель, резко обернулся - в сторону, куда старался не смотреть все это время.

Пленница сидела неподалеку от него, согнувшись в три погибели и обхватив себя здоровой рукой. Зареванное личико она старательно прятала, уткнувшись лбом в прижатые к груди коленки - острые и худенькие. Голодом ее мамаша морит, что ли? Зная ходящие о Снежной королеве слухи, Теренс бы не удивился. Жестокая мразь эта Айсард, настоящая психопатка.

Девчушка вновь зашлась кашлем, который вскоре перешел в придушенные всхлипывания. Она изо всех сил старалась не плакать, но сопела не хуже хатта с одышкой, и периодически слабо постанывала от боли. Заметив, что на нее смотрят, сжалась еще сильнее и попыталась отползти подальше.

Теренс отвел взгляд, внезапно почувствовав себя до крайности гадко. Ну да, Айсард жестокая мразь. А он здесь благим делом занят... и ведь действительно же благим! Но сколько себе ни объясняй, что так надо, что этот шантаж - единственная возможность спасти товарищей с Кореллии, - и сколько там еще есть разумных доводов в пользу этой мерзости? - какая-то его часть отказывалась признавать правильным похищение и пытки ребенка. Он, конечно, все понимал и был твердо намерен делать то, что необходимо. Но вот гадливость на душе осталась, хоть ты сотню раз все эти разумные доводы проговори.

Тихонькие всхлипывания продолжались, изрядно действуя на нервы. Джеррор обернулся через плечо, отвлекшись от созерцания своего ножа:

- Да заткни ж ты ее, - раздраженно процедил он сквозь зубы. - Слышать уже ее нытье не могу.

Теренс неопределенно пожал плечами:

- А как ее заткнешь? Кляп в рот запихнуть? Так она и через него мычать и ныть будет, какая разница-то?

Джеррор смачно сплюнул на пол и отвернулся, тихо выругавшись. Теренс же наконец затянулся. Прикрыл глаза, старательно гоня мысли о мрачном будущем Восстания вообще и их группы в частности. Мысли оказались назойливыми и из головы уходить отказывались наотрез.

Не верилось ему, что Айсард согласится на их условия. Любая нормальная женщина бы что угодно сделала ради своего ребенка, но эту бешеную суку едва ли можно назвать нормальной. Даже с большой натяжкой не получалось.

Он искоса глянул на пленницу. Жалко ее, чего тут говорить: дите же, самое обыкновенное дите - у самого такая мелкая дома осталась, года на два помладше этой сейчас должна быть.

Теренс до хруста сжал кулак. Огляделся вокруг, коснулся пистолета в кобуре. Жена, дочка - это все прекрасно и замечательно, но давным-давно осталось в другой жизни. Если он когда-нибудь хочет к ней вернуться, нельзя отвлекаться от реальности. А реальность - вот она: хаттовы катакомбы вокруг и вполне осязаемая перспектива сдохнуть в ближайшие пару часов. А еще - потерять всех боевых товарищей и дело, ради которого воевал столько лет.

И все-таки смотреть на корчащуюся в приступах кашля и стонущую от боли девчонку было тяжело. Почти физически тяжело.

Не вполне понимая, зачем он это делает, Теренс снял куртку и набросил пленнице на плечи. Девчушка вздрогнула и удивленно уставилась на него своими огромными темными глазами.

- На, а то околеешь вконец, - буркнул повстанец. Холодная сырость немедленно пробралась под плотную рубашку, заставив его зябко поежиться. И как девчонка и впрямь не окоченела в своем легком платьице за все это время?

Девочка лишь насупилась еще сильнее и неуклюже попыталась запахнуть куртку одной рукой. Ее личико сморщилось от боли - видно было, что малышка едва сдерживалась от того, чтобы зареветь в голос. Но вместо этого она только закусила губу и тихонько зашипела, сглатывая катящиеся из глаз слезы.

- И никаких "спасибо", да? Ну, не сказать, чтоб я тебя осуждал. Сильно рана болит?

Пленница всхлипнула и втянула голову в плечи. Из-за огромной для нее куртки она живо напомнила черепаху, прячущую голову в панцирь.
Хатт бы его побрал, но Теренсу было жаль эту девчонку. Детей он любил, свою родную дочку в жизни пальцем не тронул... и сколько времени прошло с тех пор как он ее видел в последний раз?

Если бы не это проклятое бездействие, Теренс вряд ли уделил заложнице хоть немного внимания - и уж точно не стал с ней носиться, будто нянька. Но когда из занятий остается только ожидание, в голову лезет всякая дурь вроде страха, ностальгии или чувства вины.

- Эй, - мягко позвал он, слегка касаясь пальцем лица малышки. Та отпрянула как ошпаренная, но взгляд на повстанца все-таки подняла. - Я понимаю, что тебе плохо и страшно. Но ты не бойся. Если твоя мама сделает все, что от нее требуется, тебя больше никто не тронет. Она же тебя любит, правда?

Хотелось бы ему самому в это верить. Если Айсард не сделает ничего, чтобы задержать атаку имперцев, с восстанием на Кореллии будет покончено. С большей частью повстанцев, по крайней мере.

- Нет, неправда! - внезапно окрысилась девочка, тряхнув копной грязных волос. - Она никогда ничего ради меня не сделает! Ей все равно, слышите?! Она...

Голосок малышки сорвался. Всхлипнув, она снова уткнулась лицом в коленки и разревелась в голос. Теренс рефлекторно потянулся погладить ее по макушке, но девочка стряхнула его ладонь, резко мотнув головой. Стиснув зубы, забилась подальше в угол, неловко кутаясь в куртку.

Теренс смерил ее долгим взглядом и отвернулся, с присвистом выдохнув сквозь зубы. В то, что Айсард окажется небезразлична судьба дочери, ему и без лишних подтверждений обратного верилось с трудом. Теперь же от опасений вообще не будет никакого спасу.

Ему почти хотелось, чтобы на них кто-нибудь напал: хоть имперцы, хоть бандиты, хоть мифические туннельные каннибалы. Бой бы помог собраться и выкинуть лишние мысли из головы.

- Скоро мы это проверим, девочка, - разнесся по залу, перекрывая шум древних механизмов, голос Кейла. - До следующего сеанса связи осталось меньше часа.

Слова командира звучали ровно, уверенно. Тусклый свет лампы отражался в его темных глазах - широко распахнутых, немигающих. Никто не видел, как он мертвой хваткой стиснул комлинк в одной руке, а рукоять бластера - в другой.

Меньше часа - это чертовски мало. И Кейл не был уверен, что время сейчас на правильной стороне.

Часть 3

Гарм Бел Иблис беспокойно расхаживал по своему кабинету, заложив руки за спину. Места здесь было - в некоторых тюрьмах камеры побольше, так что расстояние от одной стены до другой пролетало всего в несколько размашистых шагов. Периодически он подходил к огромному голоэкрану и, хмуро сдвинув брови на переносице, вчитывался в бегущий по нему текст. После этого мрачнел еще сильнее, цедил сквозь зубы заковыристые ругательства и вновь принимался расхаживать по кабинету, сжимая в кулаки жилистые ладони.

Дела шли омерзительно: до сих пор не было никаких намеков на то, что Империя приостанавливает свою активность. Даже наоборот: судя по всему, переброска войск на боевые позиции уже не просто началась, а шла полным ходом. А его люди все еще не готовы к эвакуации - нет точных сведений о блокаде, а значит, нет и плана прорыва. Пытались прорваться наудачу - кончилось потерей целой эскадрильи и одного транспортника. На земле же база обложена со всех сторон: для штурма сил у имперцев пока недостаточно, а вот для того, чтобы надежно запереть повстанцев внутри - вполне. Укрепленный подземный комплекс в одночасье превратился из неприступной цитадели в тюрьму - а та, в свою очередь, обещала вскоре стать огромной братской могилой.

Безрадостные перспективы открывались перед Восстанием, и навязчивые ассоциации с тюрьмой и могилой не просто так лезли в голову его лидеру. Иблис отчетливо понимал: шансы оказаться и там, и там у него более чем высокие.

Говорят, страха не чувствуют лишь мертвые, дураки и безумцы. Старик усмехнулся: если это так, то он не знал, к какой из категорий ему следует себя причислить. Страх смерти он позабыл уже очень давно - с самой гибели жены и детей. Осталось лишь отчаянное стремление заставить Палпатина заплатить за все, что тот сотворил с галактикой и с ним лично... а еще - не менее отчаянное нежелание умирать побежденным.

Сколько раз эта решимость спасала жизни и ему, и его людям - не счесть. Но следовало быть честным с самим собой: даже в битве у Эндора, положившей конец Альянсу, его положение не было настолько критическим.

Иблис мрачно уставился на монитор. Новости не стали более обнадеживающими ни на йоту. Нечего себя обманывать: его план провалился, и теперь уже нет смысла гадать, из-за чего именно - оказалась ли Айсард слишком неуступчива, или же слишком глупа, чтобы повлиять на своих хозяев. Придется прорываться с боем и надеяться, что хотя бы десятой части бойцов удастся пережить сегодняшнюю мясорубку. И он сделает все, чтобы спасти как можно больше людей. Вот только разберется с одним незавершенным делом...

В темных глазах, прежде смотревших с холодной расчетливостью, мелькнул безумный блеск - ярость, соединенная с мрачным торжеством и предвкушением.

Иблис никогда не был жестоким человеком, но Арманд Айсард, а после - его очаровательная доченька хорошенько постарались, чтобы он им стал. Пришла пора платить по счетам: за Аррианию, за детей... хотелось бы верить, что смерть дочери принесет Исанн Айсард хотя бы малую часть той боли, что довелось испытать ему пять лет назад. Она заслужила этого, как никто. Что до девчонки... Гарм не чувствовал за собой никакой вины. Кровь за кровь - древний и варварский принцип, но чертовски привлекательный для человека, потерявшего самое дорогое. Он еще услугу оказывает галактике, избавляя ту от очередной представительницы семейства Айсард: с такой дурной кровью из девочки не может вырасти ничего, кроме чудовища вроде ее матери и деда.

Иблис уже направлялся к голокоммуникатору, когда странный шум за дверью заставил его остановиться. Глухой стук, как от... упавшего на пол тела.

"Проклятье!"

Бывший сенатор метнулся к стене - так, чтобы дверной проем закрывал его от вошедшего, но оставлял незваного гостя на виду. Затаив дыхание, медленно потянул бластер из кобуры...

"Ну давай, ублюдок..."

Дверь распахнулась с негромким дребезжанием. Человек, возникший на пороге, был закован в тяжелую броню - потрепанную бесчисленными боями, но тщательно начищенную. В неярком свете лампы она сверкала почти так же, как его лысина, лишь чуть-чуть не достававшая до потолка.

Следовало выстрелить прямо сейчас, пока была возможность. Но Иблис не двинулся с места: прижался к стене, словно окаменев. Даже бластер до конца не вытащил, и оружие осталось скрыто в кобуре более чем наполовину.

Не узнать этого гиганта было невозможно. Эренкай Лоустен, командир элитнейшего подразделения войск "Освободительного движения". Бывший штурмовик, дезертировал после Альдераана. Человек, надежнее которого Гарму давненько не доводилось встречать.

Неужели - предатель? Шпион? Это казалось невероятным: Лоустен был совершенно не способен на ложь и притворство. Он же прямолинеен, как имперский шагоход!

Здоровяк выступил вперед, и с виброножа, зажатого в его кулаке, сорвалась ярко-алая капля. Иблис все-таки сумел вытащить пистолет из кобуры, но навести его не успел: рефлекторно отшатнулся, охваченный ужасом и омерзением одновременно.

Покрытое глубокими шрамами лицо Лоустена напоминало маску: застывшее, ничего не выражающее. Темно-синие глаза с неестественно расширенными зрачками смотрели с безумной яростью... и полным отсутствием осмысленности.

Точь-в-точь как у тех бедняг, которым довелось побывать на "Лусанкии" и вернуться... превратившись в бомбу замедленного действия. Предателей поневоле, с помощью изуверских техник обращенных в послушных марионеток Исанн Айсард. Не чувствующих ни страха, ни боли. Не осознающих действительность.

Лоустен побывал в имперском плену около двух лет назад... и был подозрительно легко освобожден всего через пару месяцев. Проклятье. Давно бы пора начать учиться на своих ошибках. Ведь таких случаев - не меньше пары десятков только за последние годы...

Гарм все-таки выстрелил - с лихорадочной поспешностью, почти не целясь. Ярко-алый заряд разбился о закованную в броню грудь. Бывший штурмовик лишь слегка пошатнулся, продолжая наступать с неумолимостью танка. Иблис сделал шаг в сторону и почувствовал, как паника мертвенным холодом расползается по телу и тугой удавкой перехватывает горло: спиной и плечом он упирался в стену.

Клятый кабинет размером с тюремную камеру. Или могилу.

Больше ни о чем лидер мятежников подумать не успел: окровавленный клинок тускло блеснул в свете лампы, с силой врезаясь ему в горло и вспарывая его от гортани до подбородка.

Иблис уже не слышал, как по коридорам базы разносится эхо далекого взрыва, а долей секунды позже - протяжный рев сигнала общей тревоги.

Империя начала атаку строго в соответствии с планом.

Сообщение отредактировал Annanaz - 20 Апрель 2015, 18:47

[Annanaz]

Темно. Противная грязно-серая темень со всех сторон, и за ней ничего не видно - только серый пол совсем немножко. Можно свесить руку и повозить по нему пальцем. Зачем? Ну а что еще делать...

"Ай!"

Страшная боль, одновременно жгучая, тянущая и острая. Как от ожога или укуса осы, только в сто раз хуже. От плеча вроде идет, но дотягивается аж до груди - там тоже болит и жжется так, что дышать трудно. А поглубже, в легких засел гадкий склизкий комок. Агнесса кашляет и кашляет, но он не выходит - только в груди становится все больнее. Она изгибается, ворочается, и от каждого движения в плечо будто врезается раскаленное железо. Даже голову поворачивать трудно: она тяжелая, как свинцом налитая. Горячим свинцом, жгущимся.

Хочется кричать, но получается только захрипеть - и хрип обдирает горло. Агнесса сглатывает, чувствуя во рту вкус крови.

- Пить...

Сиплый свист какой-то, а не голос. Надо громче, а то нянечка не услышит. Но если говорить громче, Агнесса разбудит других детей, и ее накажут. Девочка сжалась и притихла: наказание - это страшно и больно, а она не хочет, чтобы стало еще больнее. А мама, если разозлится, так ремнем надает...

Сквозь вязкую муть в голове пробилась мысль: ее же мама забрала, давно уже! Агнесса не в приюте. Дома нет других детей, а Нирия - не вредная приютская нянечка, она не рассердится, если у нее попросить воды во время тихого часа.

Но если Агнесса дома, почему кровать такая жесткая? Почему здесь так холодно? И где Нирия? Куда она делась? Девочка тихонько захныкала от страха и обиды: ей плохо, очень плохо, и рядом никого! Она совсем одна. Где Нирия? Где мама? Почему они не обращают на нее внимания? Она же зовет...

Голова взорвалась болью, перед глазами поплыли разноцветные круги. Агнесса зажмурилась, тяжело дыша и борясь с тошнотой.

"Мамочка... Нирия... мамочка... ну пожалуйста, ну зайдите! Вы мне нужны, очень нужны!"

Неожиданно девочка почувствовала, как чья-то ладонь коснулась ее лба. Прикосновение было таким ласковым и знакомым, что Агнесса едва не разрыдалась снова - на сей раз от захлестнувших ее с головой радости и облегчения. Нирия! Она пришла, она здесь, с ней!

- Тише, маленькая. Не надо плакать. Ничего не бойся, слышишь? Все будет хорошо...

Голос Нирии дрожал и срывался: она говорила сквозь слезы, часто всхлипывая. С трудом открыв глаза, Агнесса заметила, что воспитательница стоит на коленях, отвернувшись от нее. Ее ссутуленные плечи то и дело вздрагивали, светлые волосы, выбившиеся из растрепавшейся прически, полностью закрывали лицо.

- Нирия? - прошептала девочка едва слышно и тут же содрогнулась от ужаса: только сейчас она заметила, что над Нирией кто-то стоял, направив бластер прямо ей в затылок.

- Не трогайте ее!

Агнесса пытается кричать, но с губ срывается только тихонький писк. Пытается вскочить, но лишь впустую дергает ногами и руками, как поваленный на спину жук. Ей тяжело, у нее кружится голова, раненное плечо болит так, что мутнеет в глазах... и ничего, совсем ничего не получается сделать!
Ее никто не слушает. Раздается выстрел, и Нирия падает лицом вниз, со страшным, омерзительным хрустом ударившись об пол. Ее волосы, всегда пахшие полевыми цветами, теперь воняют сожженным мясом. Запах идет из огромной дыры в затылке - буровато-черной, с приставшими к краям обугленными кусочками кожи и сгоревшими волосами.

Агнессу едва не вырвало. Внезапно стало очень плохо - еще хуже, чем было: казалось, от жара сейчас закипят глаза, а сухая и жесткая, как песок в пустыне, кожа вот-вот вспыхнет. Боль в руке была такая, будто ее медленно отрезали от плеча тупой зазубренной пилой.

- Мама... - прохрипела девочка, едва ворочая языком. - Мамочка...

- Она не придет. Тебя убьют, а ей будет наплевать.

Красивый мужской голос, который говорит ужасные вещи. Перед глазами всплывает образ: седой старик со злым взглядом. Он врет. Он злой, жестокий, и все врет. Мама ее не бросит. Мама никогда...

- Какое жалкое зрелище.

Красивый, чуть хрипловатый женский голос, слегка растягивающий слова. Самый родной. Самый любимый.

- Мамочка!

Агнесса пытается протянуть руку, но не может даже пошевелить пальцем. Слишком плохо, слишком тяжело.

- Я сглупила, забрав тебя из приюта. Жалкое существо. Ты не нужна мне. Умирай, девочка. Умирай, мое маленькое недоразумение, мой позор. Мне будет лучше без тебя.

Нет! Она не может так говорить! Не может!!!

Агнесса из последних сил тянется туда, где слышала мамин голос. Потная ладошка хватается за жесткую ткань, и тут же по всему телу прокатывается такая волна боли, что терпеть ее становится совершенно невозможно. Агнессу словно раздирают на части и одновременно прожаривают на костре. Внезапно все вокруг взрывается диким ревом и грохотом. Девочка даже кричать не может: только закрывает голову руками и жалобно пищит.

"Мамочка, забери меня домой. Забери, пожалуйста. Мне плохо. Мне очень-очень плохо... ну пожалуйста..."

Что-то твердое ударило ее в живот, и Агнесса, сипло закашлявшись, распахнула глаза. Ошалело поводила головой по сторонам, тщетно пытаясь разглядеть хоть что-то, кроме смазанных сизовато-белесых пятен. Вокруг стоял все тот же страшный шум: она смутно понимала, что проснулась, но грохот и крики явно не из сна пришли. Девочка нащупала ладонью предмет, ударивший ее, - и запоздало отшатнулась с хриплым вскриком, почувствовав под пальцами чьи-то жесткие волосы.
Муть перед глазами чуть-чуть рассеялась, и Агнесса смогла разглядеть лицо этого человека: это был тот самый повстанец, который гладил ее по голове и дал ей куртку. Девочку замутило. Она попыталась отползти в сторону, но сил не было даже на то, чтобы отпихнуть от себя мертвое тело.

С трудом приподнявшись, Агнесса огляделась вокруг. У нее тут же закружилась голова, но она успела заметить, что в комнате было полным-полно штурмовиков в белоснежной броне. Никто уже не стрелял: двое людей в бронежилетах поверх серой униформы заковывали в наручники "главного" - гадкого типа с бородкой. Он попытался дернуться, и офицер так сильно ударил его ногой, что мужчина скрутился в три погибели.

Агнессе никогда не нравилось, чтобы кого-то били. Но "главного" ей было совсем-совсем не жалко.

Кто-то подхватил ее на руки - очень бережно, но девочка все равно вскрикнула от боли, хоть и очень старалась терпеть. У нее перехватило дыхание, перед глазами вновь все поплыло. Голоса доносились до нее, будто сквозь толстый слой ваты.

- В каком состоянии девочка?

- Не могу знать, сэр. Но рука выглядит плохо, похоже на гангрену.

- В госпиталь. Немедленно.

Этот голос рявкнул что-то еще: что-то про "если помрет", "сами будете", "директор", "Кессель" и "живьем кремирует". Агнесса не прислушивалась - просто бессильно обмякла в удерживающих ее руках, прижавшись щекой к прохладному и твердому наплечнику.

Девочку безумно клонило в сон. И хоть чувствовала она себя по-прежнему ужасно, на ее губах мелькнула слабая, умиротворенная улыбка.
Ее не бросили. Ее заберут домой и отдадут маме. И все теперь будет хорошо...

Издалека послышался истошный, захлебывающийся крик. "Главный", он же Кейл Борнет, выплевывал проклятия вместе с кровью и обломками зубов.

Агнесса безмятежно улыбалась, проваливаясь в горячечный сон. Все закончилось. Она возвращается домой.

Сообщение отредактировал Annanaz - 23 Апрель 2015, 13:16

[Эллия]

Ой... С опозданием, но все же присоединяюсь к поздравлениям innatemnikova;)

С Днем Рождения!

Пусть почаще Вашими гостями будут вдохновение, радость и успех!

[Annanaz]

Ой... С опозданием, но все же присоединяюсь к поздравлениям innatemnikova;)

С Днем Рождения!

Пусть почаще Вашими гостями будут вдохновение, радость и успех!

Спасибо Кстати, мы же вроде на "ты" переходили?)

[Annanaz]

Агнесса смутно помнила, как попала в больницу: в памяти отложилось только бесконечное мельтешение белых коридоров, ярких пятен света и людей в белых халатах. Еще она пару раз видела дридов - довольно страшных, с какими-то шприцами, скальпелями, зажимами и прочей гадостью вместо обычных манипуляторов. Всю дорогу ей было ужасно плохо и хотелось спать, а потом ее подняли и положили на стол, и... все. Проснулась девочка уже в просторной палате со светло-голубыми стенами и большим окном, выходящим на Императорский дворец.

На него она сейчас и смотрела, угрюмо размазывая кашу по тарелке. Левой рукой Агнесса орудовала не очень-то ловко, поэтому периодически капелька-другая каши оказывалась на одеяле. Доктор говорил, что правой рукой можно будет пользоваться недели через полторы: насколько девочка поняла, ей вырезали из плеча целый кусок мяса и заменили его синтплотью, так что некоторое время там все будет болеть. Агнесса пока чувствовала только странное онемение, но ей сказали, что это нормально и скоро пройдет.

Голова слегка закружилась, и девочка без сил откинулась на подушку. Есть не хотелось совсем. Агнесса мельком подумала, что тарелку надо поставить на прикроватную тумбу, но быстро от этой идеи отказалась: тогда пришлось бы слегка привстать, а это было слишком тяжело.

Врач говорил, что слабость тоже скоро пройдет. А еще говорил, что в восемь вечера он вколет ей снотворное, чтобы она смогла нормально заснуть. Девочке эта идея не понравилась совсем: уколами ее и так уже замучили. И вообще: вдруг мама придет часов в десять, как она обычно домой приходит, а Агнесса спит?
Правда, она может вообще не прийти. Решить, что за дочкой присмотрят в больнице, и не прийти. Мама так всегда делала:

Агнесса как-то целую неделю лежала в постели со сломанной ногой, а она даже ни разу ее проведать не зашла - препоручила доктору и Нирии, и все.

А теперь Нирии нет. Она всегда была рядом, ласковая и добрая, а теперь... теперь...
Девочка шмыгнула носом и неловко утерла кулачком навернувшиеся на глаза слезы. Правда, они тут же покатились по щекам пуще прежнего.

Было очень страшно и больно вспоминать обо всем, что произошло. Так хотелось сейчас крепко обнять Нирию и никуда не отпускать! Просто сидеть, прижавшись к ней, вдыхать легкий запах цветочных духов и тереться щекой о чуть жестковатое платье.... только вот этого уже никогда не будет. Нирия погибла, и ее тело сожгут в крематории. А Агнесса ее любила. Очень любила, почти как маму... или даже немного больше, чем маму. Которая все никак не придет.

Всхлипнув, девочка снова посмотрела на Императорский дворец. Мама где-то там, работает... наверное, она очень занята, и у нее совсем нет времени. Даже на дочку. Или особенно на дочку? Когда ей было дело до того, что Агнессе плохо? Когда ей вообще было до нее дело?

Наверное, плохо было так думать: Нирия говорила, что большинству детей и не снилось жить в таком доме, как Агнесса, носить такие наряды, есть такую еду и играть в такие игрушки. А уж тем более далеко не каждому незаконному ребенку было дано счастье быть признанным и принятым в семью. Это уже не Нирия говорила, а мама: она часто напоминала Агнессе о приюте, если та бедокурила - и это было больнее любых затрещин и даже порки. Зачем постоянно об этом напоминать? Она разве виновата, что ее папа был плохим человеком? Разве она виновата, что мама не хотела ее рожать?

"Могла бы тогда оставить меня в приюте, если так! - с неожиданной злостью подумала Агнесса, сжимая кулачки (точнее, только один: правая рука по-прежнему не слушалась). - И не спасать от повстанцев, если я ей совсем не нужна. Убили бы, и ладно..."

Какая-то ее часть сгорала от стыда и чувства вины за эти мысли: как можно быть такой неблагодарной?! Мама же ее спасла, отдала в хорошую больницу... нельзя вести себя, как избалованная маленькая принцесска. Надо уметь ценить то, что для нее делают...

Вот только быть умной и благодарной не получалось. Было страшно, больно и ужасно одиноко. А еще рука снова разболелась и противно запершело в горле, но Агнесса этого даже не заметила. Она все смотрела и смотрела на дворец, часто сглатывая слезы и комкая в кулаке одеяло.

Когда в палату вошел врач и увидел, что маленькая пациентка ревет в три ручья, он присел рядом с ней и начал успокаивать, гладить по голове... а потом Агнесса вспомнила, что плакать при чужих неприлично. Утерев слезы, она вежливо поблагодарила его и послушно далась сделать перевязку и очередной укол.

- Тебе надо поесть, - мягко сказал доктор, потуже затягивая бинт. - Ты почему ничего не съела?

- Не хочу.

- Вот это новости! Ты и выздоравливать не хочешь?

- Хочу.

- Тогда ешь.

- Не хочу. Простите.

Она опустила взгляд, принявшись рассматривать свои руки и искать пятнышки на белом одеяле.

Врач чуть посуровел: сдвинул седые брови и легонько взял Агнессу за подбородок, заставляя приподнять голову.

- Я не спрашиваю, хочешь ли ты есть: я говорю, что ты должна. Если будешь вести себя, как маленькая, я начну кормить тебя с ложечки. А еще расскажу твоей маме, что ты не слушаешься.

- Расскажите. Может, она придет хоть для того, чтобы меня отругать.

У Агнессы предательски задрожали губы. Закусив нижнюю, которая дрожала сильнее, девочка отвернулась. Ей бы хотелось увидеть маму хоть так. Она бы начала ругаться, а Агнесса крепко схватила бы ее за руку и попросила не уходить. Потом поблагодарила за спасение, а потом... может быть, мама бы разрешила ей выговориться. Увидела бы, как сильно Агнессе это нужно, и разрешила. Пускай не жалела и не ласкала - просто посидела бы рядом... она ведь не бросила дочку в беде. Значит, хоть немножко, но любит.

Доктор мягко тронул девочку за здоровое плечо. В его темно-зеленых, обрамленных сеточкой морщин глазах читалась такая доброта и сочувствие, что Агнессе на миг захотелось кинуться ему на шею и все-все рассказать: и о пережитых ужасах, и о непростых отношениях с матерью... но она была слишком хорошо воспитана для этого. В конце концов, Агнесса изо всех сил старалась вести себя, как маленькая леди, даже если мама не очень это ценила.

- Давай ты все-таки начнешь есть сама, хорошо? Я понимаю, что аппетита у тебя сейчас нет, но на самом деле твой организм очень голоден. Поэтому-то тебе и плохо.

Упираться дальше было как-то стыдно и неловко. Агнесса понуро кивнула и, зажав ложку в кулаке, зачерпнула немного каши. Слабо улыбнулась, когда доктор ласково назвал ее "умницей".

После ужина наступило время сна: те самые восемь часов вечера. Вытерпев последний на сегодня осмотр, Агнесса покладисто подставила руку под шприц со снотворным. Заснуть девочке хотелось: крепко и без снов. Потому что во сне ей наверняка привидится, как убивают Нирию, а ее саму мучают. Нет уж, лучше вообще без снов, чем с такими.

"Хорошо, если мама приказала убить того страшного старика. Он заслужил. И тот бугай тоже, и тот, который с бородкой... и
тот, который вроде хороший. Был бы хороший, помог хотя бы Нирии... так ему и надо. Так им всем и надо".

Доктор, понятия не имевший, какие мысли вертятся в голове у Агнессы, с умилением глядел на детское личико, сходство которого с ангельским окончательно дополнила мечтательная улыбка. Из палаты он выходил в полной уверенности: более чистого и светлого ребенка, чем Агнесса Айсард, ему не доводилось видеть уже очень давно.

Если девочка чем и пошла в мать, так уж точно не характером.

* * *

Работы на Исанн сегодня свалилось до неприличия много: под кипой документов, требовавших ее самого пристального внимания, вполне можно было похоронить человека - вероятно, даже без всяких иносказаний, если взять на себя труд распечатать все оперативные сводки, аналитические выкладки, отчеты и разнарядки. Масштабная зачистка на Кореллии, операция по спасению дочери - все это лишь малая толика текущих вопросов. За день на нее успела навалиться, в дополнение к повседневной рутине, активность повстанцев в секторе Хоммел, бесследное исчезновение главного резидента на трижды неладной Чандрилле, подозрительное - в смысле, еще более подозрительное, чем всегда, - движение капиталов через оффшоры Корпоративного сектора... причем одна из ниточек определенно тянулась к Корусканту.

Исанн отчетливо скрипнула зубами. Еще одна радость: ячейки подполья в столице. Учитывая безумную перенаселенность Корусканта, тысячи нелегалов, с которыми никак не могла совладать миграционная служба, и вопиющий бардак на нижних
уровнях, охота предстоит долгая и чертовски затратная.

Глаза женщины нехорошо блеснули. Долгая и затратная, да. Но она прекрасно знает, с чего начнет... вернее, с кого.
Голоизображение некого Кейла Борнета мрачно смотрело на нее запавшими темно-серыми глазами, упрямо сжав тонкие губы. Лицо волевого, сильного человека, готового сопротивляться до конца - а кровоподтеки и ссадины на распухших губах и скуле только придавали образу большей убедительности.

"Посмотрим, сколько ты выдержишь, когда я лично тобой займусь, герой".

Исанн повидала множество таких, как он... но никто еще не покушался на ее дочь. Так что этот отважный борец за свободу определенно заслужил особого обращения.

Завтра они очень обстоятельно поговорят. Сегодня у нее уже не было сил на допрос. Пускай пленник пока наслаждается пребыванием в холодном карцере, где невозможно даже выпрямиться в полный рост, - это неплохо прочищает мозги, если судить по большинству заключенных.

Закрыв досье, женщина устало откинулась на спинку кресла. Прикрыла лицо руками, слегка надавливая кончиками пальцев на глаза. Безумный, совершенно безумный день... давно уже к ней не подбирались настолько близко. Похитить ее ребенка, да еще
с помощью верной, искренне обожающей девчонку гувернантки... она не ожидала. Потому и допустила такие глупые просчеты, за которые любой ее сотрудник поплатился бы нашивками на планке. И это в лучшем случае.

Ошибкой было приставлять к ребенку всего одного телохранителя. Достаточно было устранить Тайерса, чтобы полностью развязать руки Нирии. Еще одно упущение - утром не обратила внимания на взвинченное состояние гувернантки. Исанн настолько привыкла к ее беззаветной, почти материнской любви к Агнессе, что давно вычеркнула воспитательницу из списка потенциальных угроз. Зря. Чем ближе подпускаешь человека, тем легче ему целиться тебе в спину - непреложная истина, с которой Исанн была знакома не понаслышке. И все равно допустила сразу два глупейших промаха, из-за которых едва не потеряла дочь. Еще совсем немного, и девочку было бы уже не спасти: либо пристрелили бы, либо некроз успел бы перекинуться с раны на здоровые ткани - что вкупе с пневмонией убило бы малышку не менее верно, чем выстрел в висок или удар ножа по горлу.

Исанн глубоко вздохнула, с трудом удержавшись от того, чтобы оттянуть пальцем ворот мундира: снова возникло это странное чувство - будто давление вдруг резко подскочило.

Она едва не потеряла дочь. Эту маленькую назойливую девочку, постоянно путающуюся под ногами и, несмотря на все запреты, пытающуюся ластиться к ней, выклянчивая хоть каплю внимания... еще совсем немного, и ее бы не стало. И больше никто не ждал бы Исанн по вечерам, не смотрел бы на нее с щенячьей преданностью в огромных карих глазах...

Все-таки она привязалась к девочке сильнее, чем ожидала. Так, наверное, привязываются к подобранному на улице фелинксу - серенькому, неказистому, но трогательному и ласковому... был у нее в детстве один такой - всего полдня, пока отец не отобрал и не приказал вышвырнуть зверушку обратно. И никакие слезы и уговоры не помогли - точно так же, как они не разжалобили его много лет спустя, когда едва живая после родов Исанн умоляла не отнимать у нее дочь.

Что поделать: видимо, она по-прежнему питает слабость к беззащитным брошенным детенышам. Не проходит эта придурь с годами.

Выключив компьютер, Исанн поднялась с кресла. Накинула плащ поверх кроваво-красной формы - к ночи погода в столице окончательно испортилась - и, немного замешкавшись, позвонила в госпиталь, куда определила Агнессу.

Почему-то она была уверена: не проведает девчонку сегодня - уснуть не сможет. А сон директор ценила очень высоко.

* * *

Агнесса крепко спала, тихонько посапывая. Правая рука девочки была крепко зафиксирована бинтами и плотно прижата к телу, левая же свешивалась с койки, практически доставая до пола. Черные волосы разметались по подушке, липли ко лбу и чуть приоткрытым губам. Исанн бережно убрала несколько особенно мешающихся прядей, слегка дотрагиваясь до лица малышки кончиками пальцев.

Странно. Она никогда раньше не замечала, что это может быть настолько приятно: ласково прикасаться к дочери, ощущая тепло ее кожи и мягкость волос. Как завороженная, женщина провела ладонью по ее щеке - впалой, с болезненно заострившейся скулой - прислушиваясь к малопонятным, почти незнакомым ощущениям, словно укутывающим ее пуховым одеялом.

Странно. Она не испытывала такого очень давно - если вообще когда-либо испытывала. Воспоминание о чем-то отдаленно похожем шло еще из детства - полузабытого, находящегося далеко за чертой, разделившей жизнь на "эту" и "прошлую". Или же... да, нечто подобное она чувствовала и восемь лет назад. Рядом с Сельвином. Рядом с безмозглым фанатиком, глупо и бессмысленно погибшим ради мертвых людей и пустых лозунгов. Бросившим ее с втоптанными в грязь мечтами и ребенком в чреве - то ли проклятием, то ли прощальным подарком.

Исанн отдернула руку, будто обжегшись. Помотала головой, отгоняя наваждение. Что, снова? Подобные мысли и чувства никогда не доводили ее ни до чего хорошего. Пора бы уже начать учиться на своих ошибках: каждый раз, когда на нее накатывал этот дурман, она вскоре либо оплакивала очередного мертвеца, либо удивленно косилась на торчащий из спины нож... вернее, первое неизменно следовало за вторым, ибо за свою жизнь Исанн привыкла бороться. Так вышло с любовником, так вышло с отцом... глупо обольщаться насчет дочери. Дети имеют обыкновение вырастать - и никому не ведомо, во что может превратиться вчерашняя смешная девчушка с большими наивными глазами. Ей ли не знать.

Нет, она здесь не для того, чтобы изображать мамашу-наседку. Нужно лишь удостовериться, что ее дочь получает должный уход, и все.

Достав из сумки планшет, Исанн вставила в него переданный врачом инфочип. На экране тут же высветились данные последнего медицинского осмотра: вполне обнадеживающие, насколько она могла судить. После операции девочка стремительно шла на поправку, и если так дальше пойдет, из больницы ее выпишут где-то через неделю. Крепкий ребенок. А впрочем, хилой ей быть не в кого - слишком хороша генетика.

С койки послышалась вялая возня. Дыхание Агнессы участилось; она начала слабо постанывать и всхлипывать во сне. Поначалу Исанн не обратила внимания, но вскоре стоны стали громче и надрывнее: в них явственно слышалась боль. Девочка забилась, путаясь в одеяле и простынях, судорожно хватая воздух растрескавшимися губами.

Исанн и сама не заметила, как планшет оказался отброшен в сторону, а она сама пересела на край койки. Коснувшись ладонью лба Агнессы, едва не отдернула руку: казалось, кожа малышки вот-вот вспыхнет.

- Мама... - слабо выдохнула девочка вместе с хриплым кашлем. - Мамочка...

- Тише, - Исанн снова накрыла ладонью лоб дочери, успокаивающе поглаживая. - Тихо, я здесь...

Агнесса дернулась, неосознанно пытаясь приподняться, и жалобно взвыла от боли: неосторожно оперлась на раненное плечо.

Снова закашлялась - тяжело, отхаркивая мокроту.
Исанн бережно подхватила ее под спину, помогая сесть, и держала так, пока не прошел приступ. Откашлявшись, Агнесса с трудом приподняла голову. Взглянула на мать мутными, влажно поблескивающими от слез глазами.

- Мама? - робко спросила она. - Мамочка, это правда ты?

Тоненькие пальчики цепко ухватились за рукав медицинского халата. Исанн потянулась было отцепить их, но вместо этого почему-то накрыла маленькую ладошку своей и слегка сжала.

- Глупый вопрос, Агнесса, - Исанн хотела, чтобы эти слова прозвучали твердо, почти строго, но ласковая улыбка, будто сама собой появившаяся на лице, испортила все впечатление. - Конечно, я.

Девочка долго смотрела на мать, будто не знала, верить или нет своим глазам. А потом вдруг прильнула к ее груди - просто так, не спрашивая разрешения и не боясь строгого выговора за свою бесцеремонность. Зажмурившись, уткнулась лицом в плотно запахнутый халат и потерлась щекой о жесткую ткань.

И правда - побитый, больной котенок. Дрожащий, лихорадочно-горячий, с благодарностью лижущий приласкавшую его руку. Такой
беззащитный и маленький...

Неожиданно для себя Исанн обнаружила, что уже держит девочку на коленях и баюкает, словно новорожденного младенца. Одной рукой она поддерживала дочь под спину, а второй гладила ее по голове, ласково перебирая шелковистые волосы. Агнесса тихонько поскуливала ей в плечо, время от времени кашляя и шмыгая носом.

- Не скули, - Исанн слегка сжала здоровую руку девочки. - Врач сейчас к тебе подойдет.

- Угу... - и снова жалобный всхлип.

- Ну что, настолько плохо?

- Плохо... - Агнесса шумно сопела, явно сдерживая плач.

- Терпи, - Исанн провела пальцами по лицу малышки, убирая с ее глаз слипшуюся от пота челку. - Ты же в плену терпела? Моя смелая, сильная девочка...

Агнесса вздрогнула. С трудом приподняв голову, посмотрела на мать с таким изумлением, будто та сообщила, что намерена продать ее хаттам в рабство. Несмело, с опаской улыбнулась, словно не была уверена, что эти слова относятся к ней.

До самого прихода врача они сидели в тишине. Когда тот наконец явился - встрепанный, взволнованный и поминутно извиняющийся за задержку - полусонная Агнесса не сразу отцепилась от матери, что-то невнятно возражая. Исанн оставалась в палате все время, что доктор возился с ребенком, наблюдая за его действиями с видом надсмотрщицы в лагере для особо опасных преступников. Задержалась она и после того, как он ушел, в который раз извинившись и горячо заверив ее в том, что Агнесса идет на поправку, и причин для беспокойства нет.

Они снова остались наедине. Исанн сидела около койки и машинально поглаживала дочь по руке, глядя на ее безмятежное, пусть и изможденное личико.

Ее девочка. Ее сильная и смелая девочка. Как легко это было произнести... и каким правильным это казалось сейчас. Похоже, этот ребенок все-таки значит для нее... что-то. Проклятье. Это всегда заканчивалось плохо. Каковы шансы, что Агнесса окажется исключением? Трудно сказать. Но они уж точно далеки от стопроцентных.

- Мам...

Тихий голосок вырвал Исанн из задумчивости. Перехватив взгляд женщины, дочь заглянула прямо ей в глаза - открыто, не прячась за опущенными ресницами и не стараясь смотреть, как положено, на лоб или подбородок. Поведение, граничащее с наглостью, - и не одобряемое этикетом. Но сейчас определенно не лучшее время для воспитательных мер.

- Что, Агнесса?

Девочка замялась, подбирая слова. Взгляд она все-таки отвела - уставилась куда-то мимо Исанн, рассматривая складки одеяла.

- Я поблагодарить хотела. Ну, за то, что ты меня спасла. И за то, что пришла, спасибо. Знаешь, я боялась, что...

Агнесса запнулась. Нервно облизнула губы и принялась теребить прядку волос.

- Договаривай.

Она помотала головой.

- Ничего, мамочка. Это глупости все... мне стыдно, что я так думала. Ты бы ведь меня никогда не бросила, правда?

Исанн медлила с ответом. Смерила дочь внимательным взглядом, всматриваясь в каждую черточку красивого лица, в робко опущенные глаза и подрагивающие от волнения губы.

Могла ли она подумать еще пару дней назад, что эта девчонка будет вызывать в душе такой... трепет? Нежность? Многовато чувств для подобранного из жалости зверька. Для дочери человека, причинившего Исанн столько боли. Многовато чувств для кого бы то ни было, если уж на то пошло.

Она мягко подцепила пальцами подбородок Агнессы. Провела длинным ногтем линию от челюсти до высокой скулы. И как эту девчонку угораздило родиться настолько похожей на нее?

- Не смей даже заговаривать при мне о подобных глупостях. Ты моя дочь, Агнесса, и я никогда тебя не оставлю. Если я еще раз услышу такое предположение, то больно дам тебе по лицу. Ясно?

Агнесса вздрогнула, услышав в голосе матери угрожающие нотки. Но все-таки, поколебавшись, робко улыбнулась и благодарно потерлась щекой о ее ладонь.

- Да, мамочка.

- Вот и хорошо. А теперь хватит болтать: ты давно уже спать должна.

С этими словами Исанн поднялась на ноги. Потрепав дочь по голове, она направилась к выходу из палаты. И уже в дверях ее догнали тихие слова, заставив застыть на пороге:

- Я люблю тебя, мамочка.

Приятно, черт побери. Настолько приятно, что скрыть улыбку не то что не получается - не хочется и пытаться.

"Дура ты, Исанн. Идиотка, которую жизнь так ничему и не научила..."

- Спи, кому сказано, - бросила она через плечо. И, немного помедлив, добавила:

- Я тоже люблю тебя, Агнесса.

"...Видимо, это не лечится. Будь ты проклят, Сельвин: только посмотри, что со мной делает твоя девчонка. Ты был бы доволен, чертов дикарь".

Сообщение отредактировал Annanaz - 29 Апрель 2015, 17:55

[Annanaz]

Эпилог

Линне Нейвеле всегда нравилось работать с детьми. Естественно, за услуги гувернантки ее уровня неплохо платили, но главным стимулом деньги для нее никогда не были: она искренне наслаждалась заботой о своих воспитанниках, зачастую не получавших должного внимания от родителей - богатых, влиятельных и вечно занятых. Конечно, с некоторыми бывало тяжело: дочь моффа Грайда, например, не раз доводила женщину до слез - и это был, пожалуй, единственный ребенок, с которым она рассталась без сожаления, когда несносную девчонку наконец определили в закрытую женскую гимназию на Куате.

С новой подопечной тоже не все было гладко. Но зная, что бедняжка пережила не далее чем три недели назад, Линна могла только поражаться ее стойкости и хорошему воспитанию: сразу и не поймешь, что у ребенка проблемы - для этого требовалось провести рядом с ней несколько дней. А так - милая девочка, скромная и вежливая, да еще и умненькая не по годам. Линна даже сперва подумала, что с ней будет просто...

В какой-то мере, так и вышло: Агнесса Айсард оказалась очень послушной, приученной матерью к строгой дисциплине. Она никогда не грубила, не перечила, не отлынивала от занятий... да вот только при малейшей попытке сблизиться с ней, приучить к мысли, что Линна теперь почти член семьи, малышка закрывалась. Пряталась в свои хорошие манеры и послушание, как в скорлупу. Не то чтобы гувернантку это удивляло: госпожа Айсард, когда брала ее на работу, кратко рассказала о том, что произошло с Агнессой. Странно было бы рассчитывать, что девочка так быстро привыкнет к новой воспитательнице, когда предыдущая - любимая, почти ставшая родной - мало того, что предала ее, так еще и была убита у нее на глазах.

У Агнессы после тех событий осталась глубокая, еще не успевшая затянуться рана. Разумеется, потребуется немало сил и времени, чтобы помочь бедняжке оправиться.

- Что ты рисуешь, маленькая? - спросила Линна как можно более ласково, но следя, чтобы голос не был слишком приторным: Агнесса не любила, когда к ней обращались как к несмышленому ребенку.

Девочка подняла взгляд от листа флимсипласта, на котором что-то старательно выводила вот уже полчаса. У нее определенно был талант: посмотрев на некоторые ее рисунки, Линна никогда бы не сказала, что художнику нет еще и девяти. Обычно Агнесса довольно охотно показывала их гувернантке, зная, что та могла достаточно объективно оценить работу и дать пару-тройку советов. Линна тешила себя надеждой, что со временем эта точка соприкосновения поможет окончательно наладить контакт с подопечной.

Но в этот раз Агнесса отрицательно помотала головой:

- Рисунок не очень хорошо получился, мадам Нейвела. Мне стыдно такое показывать.

Девочка смотрела в сторону, пока говорила, а ее щеки тут же порозовели от румянца. Она совсем не умела врать, эта малютка.

Вздохнув, Линна поднялась с дивана и подошла к невысокому столику, за которым сидела Агнесса. Она тут же прикрыла лист рукой и пододвинула его к себе. Глянула на гувернантку исподлобья, почти с агрессией:

- Не надо смотреть, пожалуйста.

- Почему? Ты же знаешь, что я не буду смеяться. Может, даже помогу что-нибудь исправить?

- Нет. Это вы не исправите.

Если бы не эти слова, сказанные с непонятной злобой, Линна бы еще могла отступиться. Но теперь стало очевидно: подопечная скрывает что-то похуже, чем неудавшийся рисунок.

Тяжело вздохнув, женщина приобняла ее за плечи. Агнесса напряглась, но отстраниться не попыталась.

- Агнесса, послушай, пожалуйста, - начала Линна мягко. - Тебе не надо ничего от меня скрывать. Я всегда тебя выслушаю и поддержу, что бы там ни было.

Малышка упрямо тряхнула копной черных волос, завитых в тугие кудряшки.

- Там нет ничего такого. Просто рисунок совсем не получился.

- Тогда ведь не случится ничего страшного, если я посмотрю?

Агнесса напряглась еще сильнее. Покосившись на гувернантку, тяжело вздохнула:

- Хорошо. Вы ведь все равно посмотрите, правда?

Не дожидаясь ответа, она пододвинула лист к центру столика. Глянув на рисунок, Линна едва дара речи не лишилась - только и смогла, что пораженно ахнуть, прикрыв рот ладонью.

Рисунок не то чтобы не получился. Напротив, для ребенка он был выполнен великолепно: хорошая игра светотени, немного косоватые, но тщательно прорисованные фигуры... пяти человек, приставленных к серой стене. Агнесса не поленилась выписать следы крови на грязной одежде, грубовато набросать синяки и ссадины на лицах. Перед стоявшими (малышка постаралась соблюсти даже какое-то подобие перспективы) скорчилось мертвое тело, на груди которого красовались грязно-черные пятна, изображавшие следы от выстрелов. Труп был прорисован лучше всего: с явно старческим лицом и седой шевелюрой. На плече у него красовалась эмблема Альянса.

- Я же говорила: не надо вам смотреть, - голос девочки звучал как-то глухо, надтреснуто. Она вся сжалась, уперев взгляд в пол и закусив губу. - Вы теперь решите, что я ненормальная. Как врач сказал... он сказал, что у меня травма, что мне надо колоть какую-то гадость... мама пока не разрешает, но если мне станет хуже...

Да бедный ребенок же сейчас расплачется!

Эта мысль вырвала Линну из ступора. Присев на колени рядом с подопечной, она успокаивающе положила одну руку ей на плечо, а второй принялась гладить ее по голове.

- Конечно же нет, маленькая... я не считаю тебя ненормальной. Ты хорошая, здоровая девочка. Ты же, скажем, не мучаешь животных? И над одноклассницами злых шуток не устраиваешь. Значит, все с тобой в порядке.

Девочка шмыгнула носом и с благодарностью взглянула на гувернантку. Даже робко улыбнулась.

- А зачем мучить животных? Их же жалко! Одноклассниц... некоторых не очень, но я же не ненормальная какая, правда?

Линна ободряюще улыбнулась в ответ. Но то, что подопечная заявила затем, мигом эту улыбку стерло.

- А вот повстанцев мне не жалко совсем. Вы знаете, что они со мной делали? Что они Нирию ни за что ни про что убили... а я смотрела. Я пыталась ей помочь, но какой-то здоровяк меня сильно в живот ударил, а ее... ее...
Личико Агнессы исказила гримаса - жалобная и яростная одновременно. Сердито утерев слезы кулачком, девочка сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться.

- Простите меня, пожалуйста. Вам неприятно об этом говорить, я вижу. Можно мне пойти умыться?

Линна молча кивнула, и Агнесса едва ли не бегом вылетела из зала. Позабытый рисунок так и остался лежать на столике.

* * *

Вот уже неделю как Агнессу выписали из больницы, а ей по-прежнему все казалось каким-то нереальным. Муторным и грустным сном, который должен развеяться со звонком будильника. Девочка думала, что дома станет лучше, но все оказалось наоборот: в родных стенах ей выть хотелось от одиночества. Боль от смерти Нирии, казалось бы, немного приутихшая, здесь стала совершенно невыносимой: все было настолько по-старому, что Агнесса подспудно ожидала увидеть свою воспитательницу живой и здоровой - и каждый раз волной глухой тоски накатывало осознание: не увидит - ни сегодня, ни завтра... никогда. Новая гувернантка, конечно, старалась помочь. Она хорошая, эта Линна, добрая и ласковая... но чужая. Не она была рядом с Агнессой столько лет, не она воспитывала ее, играла с ней, читала на ночь сказки и целовала в макушку, не она жалела ее после жестоких, порой несправедливых наказаний...

Агнесса очень скучала по Нирии. И даже не могла ни с кем этим поделиться. После той ночи в больнице она надеялась, что теперь мама станет проводить с ней больше времени, но вышло все иначе: Агнесса практически перестала видеться с ней, потому что должна была ложиться спать в половину девятого вечера.

Дни превратились в нечто серое и тягучее, наполненное бессмысленными занятиями и бесполезным сочувствием Линны. А ночи были и того хуже: вот они-то как раз были полны красок - темных, грязных и тошнотворных. С тех пор, как ей перестали давать снотворное, Агнесса каждую ночь просыпалась в слезах и холодном поту от очередного кошмара. Обычно она потом засыпала сама - только один раз пришла мама, разбуженная ее воплем. Агнесса уже испуганно натягивала одеяло до макушки, думая, что сейчас ей страшно влетит, но мама и не думала ругаться: присела рядом с ней на постель и принялась успокаивать, ласково гладя по голове. Девочка бы с удовольствием просидела так до утра, но у мамы был с собой шприц со снотворным...

Вообще, все эти лекарства и прочая химическая гадость были отдельной темой. Первые пару дней Агнессу пичкали успокоительным, от которого клонило в сон и страшно болела голова. Потом мама заявила, что не позволит накачивать ребенка... как она сказала? Транклиза... а, транквилизаторами. Врач попытался спорить, но вскоре махнул рукой - настоял только на том, чтобы курс возобновили, если Агнессе станет хуже.

А хуже становилось. Но уж лучше с кошмарами, чем вечно сонная, как мешком по голове пришибленная! И она не хотела, чтобы ее по психотерапевтам всяким таскали, будто ущербную!

От одного воспоминания о докторе, к которому ее притащили перед выпиской из больницы, становилось тошно. Нет, он не обижал ее и больно не делал, но от его бесконечных вопросов, сочувственных слов и внимательного - будто крысу препарирует - взгляда Агнесса начинала чувствовать себя еще более несчастной и какой-то неполноценной.

Нет, если мама решит снова отправить ее на эти сеансы, она не послушается. Будет просить, умолять, в ноги кидаться, но не пойдет!

Девочка сжала зубы, сдерживая плач. Сейчас-то чего реветь? Главное, чтобы из-за этого рисунка мама не подумала, что ей стало хуже. А уж если ныть по каждому поводу, так точно подумает...

За дверью послышались шаги - вернее, уверенное цоканье каблуков по паркету. Агнесса едва не подпрыгнула на стуле, уронив учебник, над которым бестолку сидела уже с час. Ни горничные, ни Линна обуви на каблуках не носили - разве что на совсем небольшом. Значит, мама... так рано?!

Девочка принялась судорожно приводить себя в порядок. Но если с растрепавшимися кудряшками еще можно было совладать, то что делать с покрасневшими и чуть припухшими глазами, она не знала.

Дверь с тихим шорохом отъехала в сторону: конечно, мама всегда входила без стука. Агнесса в тот момент оправляла встопорщившиеся кружева на платье, в чем не особенно преуспевала. Развернувшись так резко, что подошвы туфелек противно скрипнули, она учтиво склонила голову:

- Здравствуй, мамочка.

Агнесса с удивлением отметила, что на маме было темно-фиолетовое атласное платье вместо привычной формы. Разве она не с работы?

- Здравствуй, - женщина улыбнулась уголком рта. Подойдя к Агнессе, положила ей руку на плечо. - Как ты сегодня?

По телу Агнессы будто электрический ток пропустили. Вздрогнув, она заглянула матери в глаза, широко распахнув свои собственные. Впервые с момента выписки в душе девочки шевельнулось что-то похожее на радость.

- Нормально, - соврала она, не раздумывая. - Плечо немного болит, но это ничего.

- Правда? - Исанн скептически вскинула тонкие брови. - А глаза почему заплаканные?

В ее голосе послышались знакомые предгрозовые нотки. Испуганно сжавшись, Агнесса поспешила спрятать выдавшие ее глаза за
опущенными ресницами.

- Ничего страшного, мамочка, - вздохнула она. - Мне грустно немного, вот и все.

- Еще бы тебе не было грустно.

Исанн бережно приобняла дочь за плечи и повела к постели. Усадив девочку рядом с собой, мягко приподняла пальцами ее подбородок.

- Я говорила с мадам Нейвелой сегодня. Она рассказала мне про твои... - женщина взглянула на стол, заваленный листами флимсипласта, - художества. Ты бы не пугала ее такими рисунками и заявлениями, Агнесса. У меня уже голова болит от ее стенаний по поводу того, какая у детей хрупкая психика, и как тебя надо беречь и ограждать ото всего, чего можно и нельзя.

- А чего она так разволновалась? Мне просто становится от этого лучше, разве это так плохо? - неожиданно для себя Агнесса осмелела. Ей ужасно хотелось выговориться, высказать все, что накипело, - и почему-то она была уверена: если ее кто и поймет, то только мама. - Знаешь, я иногда представляю себе... ну, плохие, наверное, вещи. Нирия бы сказала, что так нельзя, но я когда представляю себе, как того старика убивают, мне не так страшно засыпать становится. Я знаю, что он больше никогда никому зла не сделает, и...

Агнесса замялась, не зная, стоит ли продолжать. Вот сейчас она признается, и мама решит, что ее лечить надо. Но сказать хотелось. Потому что скрывать было невозможно... скрывать и думать: неужели она плохая, злая и сумасшедшая?

- Мне приятно представлять, как убивают тех людей. Я их ненавижу, мамочка, ненавижу! И хочу, чтобы им было больно за... - ее голос дрогнул, на глазах снова выступили слезы, - за то, что они сделали. С Нирией, со мной...

Всхлипнув, Агнесса сгорбилась на постели и прижала ладони к лицу. Отчего-то противно засосало под ложечкой и затряслись коленки.

"Не надо было этого говорить. Какая же я дура, дура!"

Исанн молчала. Просто смотрела на дочь долгим, пугающе серьезным взглядом. А потом так же молча притянула ее к себе, крепко прижимая к груди. Агнесса с готовностью уткнулась носом в плечо матери, вдыхая дурманящий аромат духов.

- Я тебя понимаю, малышка, - ее теплое дыхание защекотало девочке ухо. - Но давай договоримся, что пытками и казнями в нашей семье занимаюсь я, хорошо? Я больше никому не позволю тебя обидеть. Никому, слышишь?

Агнесса кивнула, покрепче прижимаясь к матери. Говорить не хотелось: хотелось просто сидеть так, обнимать маму и слушать ее голос - ласковый и теплый, вовсе не такой, как обычно...

- Мам... а когда я вырасту, я стану такой, как ты?

Исанн чуть отстранилась. У Агнессы комок встал в горле, когда она увидела в ее глазах до боли знакомую сталь.

- Никогда, - отрезала женщина, крепко стискивая плечи дочери. - Я не для того работаю сутками напролет, чтобы жизнь моей дочки стала похожа на мою. К хаттам такие семейные традиции, Агнесса.

Поцеловав девочку в щеку, Исанн поднялась с постели и быстрым шагом вышла из комнаты. Агнесса ошарашено смотрела ей вслед, трепетно касаясь места поцелуя кончиками пальцев.

Она не была уверена, что понимает, почему мама так отреагировала. Но одно ей было совершенно ясно: мама ее действительно любит. А по сравнению с этим все остальное казалось совсем не важным.

Сообщение отредактировал Annanaz - 29 Апрель 2015, 19:11

[Cirkon]

Даже не знаю что написать. Вещь берет за душу. Ничего лишнего все выписано с беспощадной реальностью. Спасибо!

[Annanaz]

Даже не знаю что написать. Вещь берет за душу. Ничего лишнего все выписано с беспощадной реальностью. Спасибо!

Тебе спасибо) Всегда приятно знать, что рассказ нравится)

Сообщение отредактировал Annanaz - 29 Апрель 2015, 21:48

[Эллия]

Ух. Даже не знаю, с чего начинать писать отзыв. Честно.
Вот сейчас буду все комментировать, как следует;) А то задолжала уже отзыв)

Теренс отвел взгляд, внезапно почувствовав себя до крайности гадко. Ну да, Айсард жестокая мразь. А он здесь благим делом занят... и ведь действительно же благим!

Да, можно только представить себе, каково приходится этому, наверно, неплохому человеку, которому суждено наблюдать, как Альянс в своей агонии и безвыходности стремительно становится таким же, какой описывалась в самой злой их пропаганде Империя. Как он себя убеждает в необходимости всего происходящего и не может убедить.

Он еще услугу оказывает галактике, избавляя ту от очередной представительницы семейства Айсард: с такой дурной кровью из девочки не может вырасти ничего, кроме чудовища вроде ее матери и деда.

Вот, кстати, к слову пришлось, но интересно стало: а в самом деле, что может вырасти из младшей Айсард? Почему-то я не могу представить ее, повторяющей судьбу матери: Агнесса слишком уж послушная, точнее, забитая. Она не смеет отстаивать перед матерью свою свободу - не сумеет отстоять и судьбу. Вряд ли она станет выдающейся личностью, даже если мать позаботится обеспечить ее будущее.

Иблис уже направлялся к голокоммуникатору, когда странный шум за дверью заставил его остановиться. Глухой стук, как от... упавшего на пол тела.

А, "спящий агент" проснулся.
Внезапно мне пришла в голову мысль, хотя и малость посторонняя: спящие агенты жили как обычные люди, но должны были выполнить один-единственный приказ, о котором в обычное время не помнили. Уж не такими ли спящими агентами были клоны Республиканской Армии? Если бы о приказе 66 было известно заранее, то я никак не смогу поверить, что из скольки-то миллионной армии ни один клон об этом не проболтался - даже в разговоре с другими клонами, который, к примеру, могли подслушать джедаи. Плюс, что еще немаловажно: если бы клоны все время держали в голове саму возможность того, что в какой-то момент они могут быть обязаны убить джедаев, те обязательно ощутили бы угрозу со стороны своих подчиненных. Уж что-что, а опасные для себя намерения окружающих одаренные чувствовали очень хорошо.

Темно. Противная грязно-серая темень со всех сторон, и за ней ничего не видно - только серый пол совсем немножко. Можно свесить руку и повозить по нему пальцем. Зачем? Ну а что еще делать...

Жуткий момент. Когда читала первый раз, подумала, что у девочки уже галлюцинации начались. Только потом поняла, что это сон - но похуже иных галлюцинаций.

"Могла бы тогда оставить меня в приюте, если так! - с неожиданной злостью подумала Агнесса, сжимая кулачки (точнее, только один: правая рука по-прежнему не слушалась). - И не спасать от повстанцев, если я ей совсем не нужна. Убили бы, и ладно..."

Ого... Похоже, что Агнесса начинает потихоньку оценить поступки матери, причем отнюдь не положительно. Что ж, это нормально - взросление называется.

"Хорошо, если мама приказала убить того страшного старика. Он заслужил. И тот бугай тоже, и тот, который с бородкой... и
тот, который вроде хороший. Был бы хороший, помог хотя бы Нирии... так ему и надо. Так им всем и надо".

Вот так и вырастет новое поколение - имперцев;)
А если серьезно, в этот момент становится понятно, как сильно Агнессу изменило пережитое. Добрый ласковый пушистый котенок внезапно показывает когтики, пусть даже только мысленно. А еще мне внезапно подумалось: пара-тройка таких "приключений" - и Агнесса сама, чего доброго, превратится в копию своей матери не только внешне, но и внутренне.

Агнесса вздрогнула. С трудом приподняв голову, посмотрела на мать с таким изумлением, будто та сообщила, что намерена продать ее хаттам в рабство. Несмело, с опаской улыбнулась, словно не была уверена, что эти слова относятся к ней.

Первая в жизни мамина похвала. А ведь Исанн сейчас именно дает дочке идеал, к которому надо стремиться - себя саму.

- Мам... а когда я вырасту, я стану такой, как ты?

А вот и подтверждение;)

- Никогда, - отрезала женщина, крепко стискивая плечи дочери. - Я не для того работаю сутками напролет, чтобы жизнь моей дочки стала похожа на мою. К хаттам такие семейные традиции, Агнесса.

Вечная дилемма: родители хотят для детей жизни лучшей, чем была у них, а дети хотят быть похожими на своих родителей. Нет, Исанн, конечно, может просто не дать дочери возможность продолжать семейные традиции, но я почему-то не исключаю, что даже в этом случае Агнесса может вырасти подобием собственной матери.

Пора бы уже начать учиться на своих ошибках: каждый раз, когда на нее накатывал этот дурман, она вскоре либо оплакивала очередного мертвеца, либо удивленно косилась на торчащий из спины нож... вернее, первое неизменно следовало за вторым, ибо за свою жизнь Исанн привыкла бороться. Так вышло с любовником, так вышло с отцом... глупо обольщаться насчет дочери. Дети имеют обыкновение вырастать - и никому не ведомо, во что может превратиться вчерашняя смешная девчушка с большими наивными глазами. Ей ли не знать.

Да, опыт родственных отношений у Исанн богатый, но! Главное отличие нынешней ситуации от прошлых - во что превратится девчушка, зависит в первую очередь от ее матери. Пока что Агнесса любит свою мать - пусть по-детски, пусть "мать - это бог для ребенка". Но перейдет ли эта любовь в привязанность и преданность взрослого человека или же в ненависть и вражду - это уже в руках самой Исанн. И хочется верить, что она это поймет в ближайшие лет пять - потом будет поздно.

"Перечитала свой собственный отзыв" И это же надо было накатать такое сочинение, если просто хотела сказать, что рассказ по-настоящему жизненный и цепляющий за душу? Риторический вопрос)

Сообщение отредактировал Эллия - 29 Апрель 2015, 22:23

[Annanaz]

Ух. Даже не знаю, с чего начинать писать отзыв. Честно.
Вот сейчас буду все комментировать, как следует;) А то задолжала уже отзыв)

От отзыва пришла в полный восторг и, немного побегав по потолку, сажусь отвечать

Да, можно только представить себе, каково приходится этому, наверно, неплохому человеку, которому суждено наблюдать, как Альянс в своей агонии и безвыходности стремительно становится таким же, какой описывалась в самой злой их пропаганде Империя. Как он себя убеждает в необходимости всего происходящего и не может убедить.

Вдвойне тяжело то, что ему приходится в этом непосредственно участвовать. Очень многие члены Альянса ведь действительно хорошие люди, и вряд ли могут спокойно относиться к такой "необходимости". Если с большинством имперских служащих (даже с гражданскими и сколько бы их ни было) еще сработает отмазка про "революции в белых перчатках не делаются", то применить ее к дитю уже гораздо сложнее.

Вот, кстати, к слову пришлось, но интересно стало: а в самом деле, что может вырасти из младшей Айсард? Почему-то я не могу представить ее, повторяющей судьбу матери: Агнесса слишком уж послушная, точнее, забитая. Она не смеет отстаивать перед матерью свою свободу - не сумеет отстоять и судьбу. Вряд ли она станет выдающейся личностью, даже если мать позаботится обеспечить ее будущее.

Если и станет, то не в качестве лидера и руководителя: она тихая, покладистая (даже забитая, верно подмечено), настаивать на своем будет только в совсем уж критической ситуации. Характер у нее есть, но работает исключительно "вовнутрь": выстоять перед трудностями, не сломаться. Так что, скорее всего, должность директора Разведки быть наследуемой перестанет, несмотря на наличие очередной Айсард) Хотя в тихом омуте могут черти будь здоров водиться - а уж с учетом наследственности и психологической травмы, Агнесса вполне может вырасти в зверя поопаснее котенка. Стержень для этого имеется, благодатная почва - тоже.

А, "спящий агент" проснулся.
Внезапно мне пришла в голову мысль, хотя и малость посторонняя: спящие агенты жили как обычные люди, но должны были выполнить один-единственный приказ, о котором в обычное время не помнили. Уж не такими ли спящими агентами были клоны Республиканской Армии? Если бы о приказе 66 было известно заранее, то я никак не смогу поверить, что из скольки-то миллионной армии ни один клон об этом не проболтался - даже в разговоре с другими клонами, который, к примеру, могли подслушать джедаи. Плюс, что еще немаловажно: если бы клоны все время держали в голове саму возможность того, что в какой-то момент они могут быть обязаны убить джедаев, те обязательно ощутили бы угрозу со стороны своих подчиненных. Уж что-что, а опасные для себя намерения окружающих одаренные чувствовали очень хорошо.

Кстати, а это роскошная мысль! Эффект действительно подозрительно схожий, так что почему бы и нет? Спецы, занимавшиеся разработками для "Лусанкии", вполне могли взять за основу исследования каминоанцев, усовершенствовав и адаптировав их не только для клонов, но и для обычных людей и прочих разумных. Да и чтобы в Империи таким технологиям не нашли применения, просто забыв их после Приказа? Ой вряд ли...

Ого... Похоже, что Агнесса начинает потихоньку оценить поступки матери, причем отнюдь не положительно. Что ж, это нормально - взросление называется.

Ну да, у нее сколько обиды за прошедшие годы накопилось - а сейчас она просто критическую массу набрала и заявила о себе.

Вот так и вырастет новое поколение - имперцев;)
А если серьезно, в этот момент становится понятно, как сильно Агнессу изменило пережитое. Добрый ласковый пушистый котенок внезапно показывает когтики, пусть даже только мысленно. А еще мне внезапно подумалось: пара-тройка таких "приключений" - и Агнесса сама, чего доброго, превратится в копию своей матери не только внешне, но и внутренне.

Котенок устал быть беззащитным: ему слишком наглядно показали, что от этого бывает. А тут еще, как правильно замечено ниже, пример в лице мамы перед глазами, которая, по мнению Агнессы, никогда бы не позволила с собой такое сотворить.

Вечная дилемма: родители хотят для детей жизни лучшей, чем была у них, а дети хотят быть похожими на своих родителей. Нет, Исанн, конечно, может просто не дать дочери возможность продолжать семейные традиции, но я почему-то не исключаю, что даже в этом случае Агнесса может вырасти подобием собственной матери.

Вполне: для этого ведь вовсе не обязательно занимать должность в Разведке. Подобная работа, конечно, серьезно отражается на характере, но у Агнессы и без нее многое будет располагать к копированию маминой манеры поведения: во-первых, непосредственное влияние Исанн, а во-вторых - высшее общество Империи тот еще змеюшник, и зубы в нем иметь жизненно необходимо.

Да, опыт родственных отношений у Исанн богатый, но! Главное отличие нынешней ситуации от прошлых - во что превратится девчушка, зависит в первую очередь от ее матери. Пока что Агнесса любит свою мать - пусть по-детски, пусть "мать - это бог для ребенка". Но перейдет ли эта любовь в привязанность и преданность взрослого человека или же в ненависть и вражду - это уже в руках самой Исанн. И хочется верить, что она это поймет в ближайшие лет пять - потом будет поздно.

Самой бы хотелось верить, что Исанн не будет бегать по граблям своего отца. Конечно, главные грабли (нечего собственных детей в прямое подчинение брать) ей вряд ли грозят, но с желанием держать жизнь дочки под полным контролем она вполне может перегнуть - причем любовь (а до нее наконец дошло, что ребенка она любит) здесь может только ситуацию усугубить.

"Перечитала свой собственный отзыв" И это же надо было накатать такое сочинение, если просто хотела сказать, что рассказ по-настоящему жизненный и цепляющий за душу? Риторический вопрос)

А я еще еще раз говорю огромное спасибо за это сочинение Очень интересные мысли)

Сообщение отредактировал Annanaz - 29 Апрель 2015, 23:53

[Annanaz]

Излом

Нескоро Сила забудет битву, развернувшуюся у Эндора. Еще долгие годы будут звучать в ней отголоски тысяч смертей, и громче всех - одного из самых могущественных одаренных, когда-либо рождавшихся в этой галактике. Император, желавший сохранить власть любой ценой. Главнокомандующий Империи, ситх-ученик, рвавшийся к власти лишь для того, чтобы спасти жизнь сына. Юноша, желавший лишь одного - спасти отца от Тьмы. Каждый думал, что точно знает, кому из них жить, а кому умирать. Каждый ошибся.

Напряжение на второй по счету Звезде Смерти царило такое, что при желании и должном воображении его можно было ощутить физически – как ощущает большинство живых существ атмосферное давление, превышающее комфортный для них уровень. Предвкушение и азарт так крепко переплетались с тревожным ожиданием и страхом перед грядущим, что и не различишь, где заканчивается одно и начинается другое. И вся эта гремучая смесь выплескивалась в Силу эхом тысяч голосов, порой звучавших так громко и ясно, что можно было разобрать слова в неясном гуле...

Император прикрыл глаза – не столько от усталости, сколько помогая себе разорвать контакт с Силой, окрепший настолько, что черты реального мира "поплыли", растворяясь в чем-то несоизмеримо большем. Встряхнулся, досадливо морщась: стареет, пугающими темпами притом. Как, однако, меняются с годами проблемы: если юнцу, только начинающему постигать пути Силы, стоит титанического труда хотя бы коснуться мира за гранью материального, то он уже близок к другой крайности – когда эту грань необходимо провести, четко размежевав реальность и то, что много больше и сложнее ее.

Бескровные губы скривила усмешка – жесткая, злая. Пальцы впились в подлокотники кресла. Нет уж, с ним этого не произойдет. Не станет он тем, во что под конец жизни превратился Дарт Плэгас – гений, так увлекшийся подгонкой мира под собственные идеи и видения, что пропустил момент, когда события начали развиваться не по его воле, а помимо. И так уже был на грани – благо, отрезвили. Спасибо дорогому ученику. Спасибо Йоде и Кеноби, чтоб им по ту сторону Силы покоя не знать. Припрятал все-таки замшелый магистр козырную карту в рукаве... которую сам Палпатин помог разыграть, рассказав Вейдеру о Люке Скайуокере. Скольких проблем можно было бы избежать, попросту отправив мальчишку-повстанца на ту сторону Силы... всего одна хорошо спланированная операция, и сына Вейдера можно было бы вычеркнуть из и без того обширного списка проблем раз и навсегда. Но нет – поступил он, даром что почти разменял девятый десяток, как мальчишка, бросающий спичку в контейнер со старым топливом – а ну как, рванет или нет? Захотелось проверить, чего стоит преданность ученика на самом деле...

Оказалось, что выеденного яйца. Первые симптомы назревающего бунта проявились в незначительных, казалось бы, деталях ¬– чуть больше напряжения при каждом разговоре, чуть сильнее обычного ментальные щиты... едва уловимые – как запах смертельно ядовитых испарений цветка марааин – нотки агрессии за привычным спокойствием. Не злоба бунтующего мальчишки, но готовность воина нанести удар, едва противник откроется. Ничего подобного за Вейдером не водилось на протяжении двадцати лет. Никогда прежде император не чувствовал угрозы с его стороны... ощущать ее теперь так явственно было непривычно до дикости.

За дурными предчувствиями вскоре последовали факты – очевидные и однозначные не то до слез, не то до смеха. Все-таки Вейдер есть Вейдер: действует напролом, с изяществом танка. Неужели он думал, что Палпатина не заинтересуют подозрительные кадровые перестановки на флоте и в армии? Что наращивание военного присутствия в Центральных мирах, в то время как охваченные огнем Внешние Регионы остаются практически без защиты, не покажется императору несколько... неоправданным? А эта его неуклюжая попытка переманить сыночка на свою сторону? Неужели Вейдер думал, что записи голокамер никогда не дойдут до того, кого он предлагал свергнуть своему непутевому отпрыску?

Взгляд Палпатина, устремленный в огромный иллюминатор, казался задумчиво-безмятежным. Вот только в тронном зале отчего-то стало темней, будто кто-то приглушил освещение, а гвардейцы, застывшие алыми изваяниями у входа, на миг перестали напоминать статуи: один полуосознанным движением потянулся к груди, в руках второго чуть накренилась силовая пика. Даже воинам, обученным сражаться с любым противником в самых тяжелых для человека условиях, трудно оставаться непоколебимыми, когда на грудь и плечи обрушивается невидимая тяжесть, а в сознание пробирается, сковывая движения и парализуя волю, безотчетный ужас. Это не было осознанным действием, намеренной и бессмысленной демонстрацией мощи перед теми, кому та совершенно не требовалась, – просто Темная Сторона отзывалась на ярость императора, явственно проступая из общего течения Силы, сгущаясь, как тучи в предгрозовом небе. Достаточно лишь усилия воли, чтобы вся эта мощь обрушилась на того, кого укажет Палпатин...

...Но не сейчас. Выдох, едва заметное движение скрюченных пальцев – и тяжесть темной энергии рассеялась. Затаилась в тех глубинах Силы, которые если и проявляются в реальном мире, то исподволь, незаметно для неодаренных.

Если потребуется, он легко вызовет ее снова. Но если все пойдет по плану, ему не придется шевелить и пальцем. Скайуокеры сами справятся с сокращением собственного поголовья ровно на одного бестолкового мальчишку, так не вовремя влезшего в войну. Мальчишку, одного существования которого оказалось достаточно, чтобы верность Вейдера рухнула, продемонстрировав всю свою хрупкость и нестойкость.

Странно, но эта мысль вызвала больше сожаления, чем Палпатин ожидал. Все-таки была в их отношениях с учеником какая-то стабильность и надежность, терять которую было жаль. И вместе с тем – хорошо, что так случилось. Ему не лишним было вспомнить, что за внешней покорностью Вейдера скалит зубы опаснейший зверь, дать послабление которому – значит, лишиться руки, а то и жизни.

Будто в ответ на эти мысли, присутствие Вейдера в Силе стало ощущаться более явственно: тяжелое, давящее и обжигающее дикой, хаотичной мощью. И совсем рядом – еще одно, совершенно иное и вместе с тем неуловимо схожее. Сгусток энергии, сияющий слепяще-ярким светом. Замкнутый в себе, но щетинящийся короткими и острыми лучами. Волнуется паренек, ершится... и правильно делает.

Сила вокруг этих двоих так и беснуется, скручивая нити будущего в столь же замысловатые, сколь и недолговечные узлы. Совсем скоро Вейдер с мальчишкой будут здесь, и потоки Силы взбесятся окончательно. Совсем скоро начнется битва, которая положит конец и Альянсу, и амбициям Вейдера.

Ученик мог сколько угодно представлять, как взойдет на трон, провозгласив наследником своего сына. Но было кое-что, о чем он даже не догадывался...

...Все вероятности будущего, что открывались Палпатину, объединяло лишь одно: для того, чтобы кто-то из Скайуокеров мог выйти из этого зала живым, жизнь другого должна оборваться. Единственный, крохотный шанс на иной исход таял с каждой секундой. К тому моменту, как распахнулись тяжелые двери турболифта, он истончился до призрачной ниточки...

* * *
Мальчишка здорово облегчил Вейдеру задачу, сдавшись самостоятельно: хоть не пришлось отлавливать его по лесам Эндора. Пришел, пусть в наручниках и под конвоем, но с гордо поднятой головой, упрямо выпятив нижнюю челюсть и вытаращив глаза. Думал, наверное, что являет собой образчик джедайского спокойствия и непоколебимости. Со стороны, правда, больше напоминал упертого подростка, собравшегося с пеной у рта отстаивать свою самостоятельность.

На протяжении краткого разговора с доставившим Люка офицером, Вейдеру казалось, что сын в нем дыру взглядом прожжет: мальчишка даже бровью не повел, когда его световой меч оказался у ситха в руках, так игрой в гляделки увлечен был. Только на приказ продолжить поиски мятежников он дернулся, еще шире – и как из орбит еще не выкатились? – распахнув глаза. Интересно, а чего он ожидал? Что Вейдер заберет его и, довольный, отправится восвояси вместе с армией и флотом?

Ситх тихонько хмыкнул: может, на то и рассчитывал. После Беспина он бы уже ничему не удивился.

Не глядя на Люка, Вейдер развернулся и неторопливо направился к лифту. Мальчишке ничего не оставалось, кроме как поспешить следом.

– Император ждет тебя, – бросил Вейдер, не оборачиваясь: он и боковым зрением видел, как Люк шагает чуть позади, угрюмо глядя перед собой. Почему-то ситх был почти уверен: сейчас сын гордо промолчит, с головой погруженный в свои размышления и, похоже, попытки медитировать на ходу.

Он все-таки ответил: негромко, с кажущимся спокойствием. Так усердно вглядываясь в противоположный конец коридора, будто оттуда в любой момент на него мог выскочить враг.

– Я знаю, отец.

Не процедил сквозь зубы. Не выдавил из себя. Обошелся без театрального надрыва и показного отвращения. Уже неплохо. Правда, показное равнодушие получилось паршиво. Актер из Люка был не лучший, не научившийся, к тому же, скрывать эмоции в Силе: Вейдера, с интересом "прислушивавшегося" к отпрыску, словно кипятком обдало – такой мощи чувства всколыхнуло в Люке простое обращение. Эту гремучую смесь даже на составляющие не разберешь, настолько крепко все было переплетено.

Мальчик был настолько увлечен игрой в джедая, при этом грубо нарушая первейшую заповедь Ордена, что ситху даже захотелось поинтересоваться, как там насчет "нет эмоций, есть покой". Просто чтобы на реакцию посмотреть.

– Значит, ты принял правду.

– Правда в том, что в прошлом ты – Энакин Скайуокер, мой отец.

Нет, не принял. Похоже, выдумал себе теорию, что у его отца эдакое раздвоение личности... вернее, не он выдумал. Внушили джедаи, накрепко вбив этот бред в Люкову белобрысую голову. Долго же теперь выбивать придется.

Чувствуя, что начинает по-настоящему злиться, Вейдер, резко остановившись, обернулся к сыну. Выплюнул, вкладывая в слова все накопившееся раздражение и гнев:

– Это имя больше ничего не значит для меня.

Он не собирался давать мальчишке хотя бы тень надежды на то, что нарисованный его воображением образ Энакина Скайоуокера имеет хоть какие-то шансы воплотиться в реальность. Незачем потакать глупости, она обычно от этого только ширится и укореняется.

Но Люк все истолковал по-своему. Заметив реакцию отца, но неправильно поняв ее причины, он приободрился: видимо, углядел подходящий момент для душеспасительной беседы.

– Это твое имя. Ты просто забыл об этом!

И точно. Снова глаза вытаращил – наверное, парню казалось, что так его взгляд кажется мудрым и пронзительным, – а проникновенный до смешного тон не иначе как у Оби-Вана скопировал. Только говорил Люк с наивной, почти детской искренностью...

– В тебе еще осталось добро, император не смог его уничтожить!

...И словами ребенка в придачу. Вейдер внешне оставался невозмутим, но видел бы Люк пламя, горевшее в ярко-желтых глазах за линзами маски – на полуслове бы со своими душеспасительными речами осекся. Джедаи... забили мальчишке голову красивой ложью и с добрыми улыбками отправили на убой. В этот момент Вейдер отчаянно жалел, что никогда больше не встретится лицом к лицу с Йодой и Кеноби. Слишком просто они оба сбежали на ту сторону Силы...

Одухотворенный, Люк отошел к застекленной стене. Устремил взгляд куда-то вдаль. Судя по отсутствующему виду – прямиком на свои хрупкие воздушные замки.

– Именно поэтому ты не убил меня. Поэтому ты не отдашь меня императору.

Хоть смейся, хоть ругайся на хаттском в самых заковыристых выражениях. Он бы еще зажмурился, чтобы фантазии убедительнее выглядели. Неужели мальчишка думает, что его глупости станут правдой, если он повторит их несколько раз?

"Ошибаешься, мальчик. Палпатин получит тебя... ненадолго".

Эта мысль вызвала какое-то странное чувство – что-то на грани злого азарта и горькой досады. Чтобы отвлечься, Вейдер покрутил в руках световой меч сына, придирчиво осматривая его. Оружие было сделано топорно, явно из первых подвернувшихся под руку материалов. Но для недоучки вроде Люка...

Ярко-зеленое лезвие вырвалось из рукояти с ровным гулом. Устойчивое и сфокусированное, без типичных "болезней" вроде нестабильного луча и неравномерного распределения энергии. Для недоучки не так уж и плохо. Можно сказать, очень неплохо.

– Я вижу, ты собрал новый световой меч. Ты полностью овладел всеми навыками...

...Необходимыми двенадцатилетнему падавану. Но продолжал с упертостью шаака считать себя полностью обученным рыцарем-джедаем, готовым встретить любой вызов и столкнуться с любым противником. Ничего, первый же спарринг выбьет из парнишки эту дурь – а заодно заставит задуматься о непогрешимости и добрых намерениях Йоды и Кеноби, бросивших зеленого юнца в самое пекло.

Отвернувшись, Вейдер медленным, тяжелым шагом отошел к противоположной стене. Расправив плечи, вгляделся в ночное небо. Возможно, Люк и находил в этом зрелище что-то успокаивающее, но ситх видел перед собой лишь поле битвы – не только и не столько Эндор, сколько беснующиеся потоки Силы. Да и занимало его не сражение с флотом Альянса – оно станет бойней, на котором мятежникам отведена роль скота, – а с собственным учителем. Долгое, многоходовое... разыгранное на поле противника. С родным сыном в качестве и инструмента, и обузы, и главного приза.

Люк даже представить себе не мог, во что Вейдер ввязался ради него. А даже если бы представил – ничего бы не понял своим забитым деждайской дурью умом.

– Ты обладаешь огромной силой, как император и предвидел.

Он даже не солгал. Потенциал Люка был огромен... вот только разбазаривался пока по принципу "Сила есть – ума не надо". Бездумно, бесконтрольно, на цели, не стоящие ломаной кредитки.

– Пойдем со мной!

Люк не предлагал – просил. Отбросив последние попытки казаться спокойным, он говорил пылко, с упертой, не признающей никаких доводов разума верой. Еще чуть-чуть – сделает шаг вперед, протянет руку... Этот дуралей говорил от чистого сердца. Всерьез предлагал отцу – главнокомандующему Империи! – бросить все и уйти... к повстанцам, похоже. То ли идиот, то ли брякнул, не подумав.

– Оби-Ван когда-то думал так же, как ты.

Он обернулся, и порыв Люка оборвался, сбитый этими словами и неожиданным движением. Эмоции мальчишки были настолько осязаемыми, что Вейдер отчетливо почувствовал, как пылающие в том надежда и воодушевление приостывают, будто угли, на которые брызнули ледяной водой – сомнением, непониманием.

– Ты не знаешь мощи Темной Стороны. Я должен подчиняться своему повелителю.

...Еще какое-то время – до тех пор, пока не будет завершена подготовка к перевороту. И так придется действовать быстро и напролом – соревноваться с Палпатином в искусстве тонкой интриги Вейдер не собирался, ибо дураком не был и в заведомо безнадежные сражения не ввязывался. И все же в крайности впадать не стоило: если убить старика сейчас, при всем удобстве момента, в Империи разразится война на такое количество фронтов, что сосчитать их пальцев на руках не хватит. Грызня за власть начнется в любом случае, но при наилучшем исходе Вейдер хотя бы успеет обеспечить себе преимущество и сократить количество противников...

...Но в сторону планы на будущее. Палпатин еще жив, а мальчишка – под ударом. И пусть он лучше верит, что его отец всецело предан императору, чем своей глупостью и бесхитростностью пошлет банте под хвост всю игру... и сгубит себя самого.

– Я не подчинюсь, – тихо произнес Люк, и впервые за все это время Вейдер отчетливо уловил его страх. – Тебе придется убить меня!

Глупый мальчик. Наивный мальчик. Возможно, он бы действительно предпочел смерть "падению" на Темную Сторону... но кто сказал, что Вейдер собирается потакать его глупостям?

"Нет уж, сынок. Жить ты будешь. Пленником, если придется, но будешь – и встанешь рядом со мной, когда поумнеешь. Иначе мой бунт против Палпатина не имеет смысла. Власть над Империей мне нужна только ради того, чтобы ты жил, малолетний идиот, – и правил после меня".

Он мог бы сказать это. В другое время. Не сейчас, когда впереди – встреча с Палпатином, перед которым придется старательно разыгрывать верность. Не мальчишке, отказывающемуся видеть дальше догм, вбитых в его голову. Все равно не поймет и не оценит, что уже доказал на Беспине.

– Значит, такова твоя судьба, – равнодушно бросил он, стараясь не думать, что это может оказаться правдой.

Люк рванулся вперед – в отчаянном отрицании, нежелании принять услышанное. Его вера в возможность "спасти" отца пошатнулась, и это сомнение он отталкивал от себя с той же силой, что и на Беспине – правду о своем происхождении.

– Прислушайся к своим чувствам! Ты не можешь так поступить, я чувствую борьбу! Избавься от ненависти!

В его голосе уже и в помине не было уверенности – но была прямо-таки детская надежда, что все будет хорошо, стоит только сильно-сильно пожелать. Он говорил, не задумываясь над словами: лишь бы достучаться до отца, убедить его... и снести этим бешеным напором эмоций собственные сомнения.

Глупость, от которой искалеченный рот кривится не то в снисходительной ухмылке, не то в гримасе отвращения. И в то же время в груди странно теплеет... сын так надеется, что сможет переубедить его. Такая привязанность – пусть даже не к нему, а вымышленному, идеальному образу Энакина Скайуокера – не могла оставить совсем уж равнодушным.

Но пора заканчивать этот фарс. Мятежники начнут атаку с минуты на минуту, да и императора не стоит заставлять ждать. Чем благодушнее будет старик, тем больше у Вейдера шансов повернуть разговор с ним в нужную сторону.

– Слишком поздно для меня, сын, – отрывисто произнес он. Жестом приказал приблизиться штурмовикам, дожидавшемся в лифте.

– Император покажет тебе истинную сущность Силы. Отныне он – твой повелитель.

Люк остолбенел. Широко распахнул глаза – непроизвольно, от удивления, страха и... ярости. Пока еще едва тлеющей, забиваемой бурей противоречивых чувств, но все-таки явно выделяющейся на их фоне.

– Видно, у меня больше нет отца, – с горечью бросил он. А в глазах – все та же отчаянная надежда. Все та же полудетская мольба: "Ты же не всерьез?!".

"А ты думал, будет как в сказке, сынок?"

Люк встрепенулся, будто услышал. А может, и правда уловил обращенную ему мысль – в конце концов, связь между ними крепла с самого Беспина. Их взгляды встретились на долю секунды, прежде чем двери лифта скрыли от Вейдера и сына, и его конвой...

"Я верю, что ты примешь правильное решение, отец".

Фраза донеслась слабым, едва различимым шепотом, но Вейдер готов был поклясться, что действительно слышал ее.

"Разумеется, Люк, – мысленно хмыкнул он. – Но ты поймешь, что оно было правильным, далеко не сразу".

* * *

Алые и зеленые всполохи на черном фоне космоса. Огненные вспышки, рвущие на части корабли. Тишина в тронном зале, а в Силе – предсмертные крики сотен живых существ. Задыхающихся, сгорающих заживо. Их голоса сливаются в рев – оглушительный, обрушивающийся на Люка с мощью атомного взрыва.

Он мог не слушать. Мог закрыться от них, как неосознанно делал тысячи раз до этого. Мог даже отвернуться от иллюминатора,
чтобы не смотреть на развернувшуюся за ним бойню. Но разве от этого она прекратится? Разве этим он спасет хоть одну жизнь?

Разве от этого перестанет звучать в голове скрипучий, пробирающий до костей голос императора, в сотый раз повторяющий: "Прикажите флоту вступить в бой, лорд Вейдер"?

Люк стиснул челюсти так крепко, что казалось, вот-вот начнут крошиться зубы. Он уже чувствовал привкус крови во рту, на самом деле. Но ни до чего ему сейчас не было дела меньше, чем до этого.

Он смотрел, как горят его друзья. Видел – в большей степени через Силу, чем иллюминатор – как они погибают от нехватки воздуха в подбитых истребителях и кораблях. Как отчаянно пытаются протолкнуть воздух в грудь, пробитую развороченным металлом. Никогда прежде его связь с Силой не была так крепка, но никогда прежде он не желал избавиться от нее так страстно, как сейчас – лишь бы не видеть показанных ею образов, не чувствовать этой боли... но Люк не закрывался. Будто бы эта добровольная пытка могла что-то изменить.

Большую часть погибающих в безнадежном сражении бойцов он никогда не знал, однако от этого мука не становилась хоть сколь-нибудь легче. Но было несравнимо хуже, когда отголосок очередной агонии отзывался в душе узнаванием.

Ведж Антиллес. Уэс Дженсон. Лэндо Калриссиан. Люк беззвучно шептал их имена пересохшими губами, до боли сжимая в ладони рукоять светового меча. Того самого, которым он отказался поразить императора, изо всех сил стараясь не поддаваться гневу.

Бессильно глядя сквозь транспаристил иллюминатора, он проклинал себя за это. Ярость душила его, кипя в груди и жаром поднимаясь к вискам.

Он не спас их. Не предотвратил катастрофу. А ведь мог, мог! Если бы не...

Люк повернул голову резким, ломаным движением, будто марионетка в руках неумелого кукловода. Мрачная фигура отца возвышалась всего в нескольких шагах от него. И не было в нем никаких сомнений и никакой борьбы.

Палач императора наблюдал за очередным триумфом своего повелителя.

Люк хрипло выдохнул. Поудобнее перехватил меч в руке. Все тело юноши трясло, в лихорадочно горящей голове не осталось ни одной связной мысли – только проклятые слова, произнесенные считанные минуты назад. Когда он еще верил, что все можно изменить.

"– Отец, ты должен остановить это!

– Разве?

– Это твой шанс искупить вину! Освободиться от рабства!

Тихий смешок. Саркастический, равнодушный.

– Искупить вину? Перед кем? Твои друзья сами выбрали войну – так пусть отвечают за свой выбор".

И в тот самый момент чудовищные орудия "Исполнителя" разнесли в клочья "Тысячелетнего сокола". А Люк просто стоял у иллюминатора, спиной чувствуя насмешливый, злорадный взгляд императора и ледяное равнодушие отца. Вейдера. Чудовища, с лихвой оправдывающего все слухи о нем.

Энакин Скайуокер мертв. Или, быть может, его никогда не существовало – того человека, которого Люк представлял себе в детских мечтах.

– Теперь ты видишь, как сильно заблуждался, юноша. Вейдер никогда не покинет Темную Сторону. Посмотри хорошенько на эту битву. Вспомни каждую смерть, которую почувствовал – и уясни: ни одна из них не будет терзать твоего отца. Он – главнокомандующий Империи. Мой ученик. Слуга. Палач.

Хотелось кричать. Нечеловечески выть, кататься по полу, зажимать руками уши – лишь бы не слышать этот старческий голос у себя в голове. Изгнать, не подпускать к себе саму идею, что это может быть...
Правдой.

Люк не знал, кому принадлежала эта мысль. Была ли его собственной, вложенной ли Палпатином... одно знал точно: спорить бессмысленно и глупо. Потому что от правды теперь уж не скроешься. Доказательств было предостаточно, и каждую минуту рваной раной в Силе появлялись все новые и новые.

Его отец был убийцей – ничем не лучше, чем император. А те, кто стал для Люка семьей, гибли, как скот на скотобойне, под ударами имперского флота.

– Люк, это было необходимо.

Голос Вейдера. Вмиг ставший более ненавистным, чем когда-либо прежде.

Ладонь крепче стиснула меч. Дыхание обжигало горло.

– Не поддавайся ему. Он манипулирует твоим сознанием. Не делай того, о чем пожалеешь.

"Ах, пожалеешь..."

О чем он мог еще пожалеть? После всего, что произошло, разве осталось что-то, о чем Люк мог заботиться? Палпатин манипулирует им? Пусть!

– Об этом я не пожалею. Клянусь вам... лорд Вейдер. Никогда в жизни не пожалею.

И он с силой оттолкнулся от пола. Лезвие светового меча вспыхнуло изумрудно-зеленой молнией, с низким гулом рассекая воздух.

* * *

Вейдер знал, что Люк кинется в бой: ненависть и слепая ярость раскаляли Силу вокруг мальчишки не хуже, чем магматические реки Мустафара – воздух. Их связь – связь отца и сына, осязаемая и нерушимая, вопреки сторонам Силы и конфликта, – звенела туго натянутой струной, и по ней высоковольтным электричеством неслась, обжигая, боль. Отчаяние – на грани звериного воя и безумного, истерического смеха. И одно желание – уничтожить того, кто был за все в ответе.

Люк не за повстанцев бросился убивать – за отца. За Энакина Скайуокера, которого он успел полюбить всем сердцем – и в самом деле увидел погибшим от рук Дарта Вейдера.

Вейдер отчетливо видел чужую Силу, темными ручейками струящуюся к Люку, опутывающую его сетью тончайших нитей, не позволяющую ни успокоиться, ни прислушаться к голосу разума... старая, излюбленная тактика Палпатина: к чему навязывать жертве что-то чужеродное, когда она погубит себя сама – надо лишь чуть подтолкнуть?

Мразь. Хитрая, опасная, достойная уважения и даже извращенного восхищения. Которое Вейдер не преминет выразить, отняв у него сперва дело всей жизни, а после – и саму жизнь.

Но для начала – сын. Спасти, сберечь... вывести из боя как можно быстрее.

Было бы это еще так просто.

Первый удар Вейдер не отбил даже – отвел в сторону, поразившись его мощи и точности. Мальчишка стал ненамного более умелым в обращении с оружием, однако то полубезумное состояние, в котором он пребывал, позволило ему войти в глубочайший контакт с Темной Стороной, практически позволив ей поглотить себя, сделать своим вместилищем... даже Вейдер опасался доводить себя до подобного – зная, как трудно сохранить самоконтроль и ясность рассудка. Но Люк и не пытался, полностью отдавшись своей ненависти и единственному желанию: уничтожить того, кого совсем недавно так рьяно пытался спасти.

Изумрудно-зеленый клинок с шипением прочертил выжженную полосу на дюрастали наплечника – достал лишь кончиком, но, хатт раздери, как же это было близко...

Оставалось лишь надеяться, что мальчишка выдохнется. Он должен уже скоро...

Стремительный замах, клинок Люкова меча мгновенно меняет направление – и Вейдер почти неуклюже отшатывается назад, едва успев сблокировать удар. От силы, с которой соприкоснулись клинки, по механической руке – от запястья до плеча – пробежала мелкая дрожь.

Они стояли лицом к лицу, сцепленные в противоборстве – оттолкнет ли алый клинок изумрудный, или тот прорвет блок? Глаза Люка пылали бешенством, рот кривился в диком оскале. От напряжения на висках мальчишки проступили вены, из прокушенной губы к подбородку стекала кровь.

– Люк, хватит. Я не хочу тебя убивать, сын. Слышишь меня? Остановись. Довольно играть на руку старику.

Ему показалось, или нажим слегка ослаб? Зрачки Люка дернулись, чуть расширившись – но Вейдер не знал, как трактовать это, и стоит ли трактовать вообще. Ярость сына не спешила стихать, как и беснующаяся темная энергия – иссякать.

– Ты – мой сын, – продолжил Вейдер, глядя Люку прямо в глаза. – Единственное, что для меня ценно. Не заставляй меня тебя убивать.

Теперь уже не было никаких сомнений: безумие отступало, взгляд Люка обретал осмысленность...

– "Единственное, что для тебя ценно"? Именно поэтому ты отказался пойти со мной, когда я звал? Поэтому ты отказался спасти тех, кто мне дорог? Будь ты проклят, отец. Твоим трофеем я не стану.

Горечь, с которой Люк выплюнул эти слова, эхом отозвалась в душе Вейдера. Огненной волной хлестнула ярость, гнилостным вкусом во рту подкатило отчаяние... где чьи чувства – не разобрать: связь в Силе посылала сигналы в обе стороны, сковывая отца и сына крепче, чем когда бы то ни было. И когда Люк рывком разорвал дистанцию лишь для того, чтобы ринуться в атаку снова, Вейдер точно знал, куда будет направлен удар. Как и то, что бил Люк насмерть.

Изумрудно-зеленый клинок снова столкнулся с алым, на какой-то сантиметр не дойдя до панели, управляющей системой жизнеобеспечения доспехов. Но в этот раз блок не обернулся новой паузой в бою, новой возможностью остановить безумие.

Холод пробрал Вейдера до позвоночника, когда он почувствовал: блок сына дрогнул. Рука, сжимающая меч, опустилась – со стороны кажется, совсем немного...

...Ровно настолько, чтобы алый клинок рубанул по незащищенной груди, с ужасающей легкостью проходя сквозь нее.
Какой-то мучительно-долгий миг ничего не происходило. Словно время замерло, перестало существовать – осталось лишь бесконечное мгновение, что Люк находился на грани между жизнью и смертью. Медленно, невыносимо медленно приходило осознание...

– Люк!

Глаза сына широко распахнулись, и в них не было больше ни ненависти, ни гнева. Только какое-то детское удивление. И испуг: "Неужели все будет... так?"

Люк пошатнулся. Судорожно схватил ртом воздух, припал на колено. Вейдер к тому моменту уже был рядом – держа за плечи, прижимая к груди.

"Нет. Не может быть. Не..."

– Отец...

Люк попытался поднять руку – не то оттолкнуть, не то прикоснуться, – но не смог пошевелить и пальцем.

Их связь в Силе была крепка, как никогда. И последним, что разделили отец и сын, была боль – одна на двоих.

Смерть же досталась лишь одному.

* * *

"Любопытно".

Палпатин обошел кругом тела, распростертые на полу, – его ученика и мальчишки. Пола черного плаща задела плечо Вейдера, скользнула по руке Люка Скайуокера.

"Очень любопытно".

Он присел рядом с мальчишкой. Провел пальцем по ране на груди... вернее, тому месту, где она должна была быть. Под распоротой рубашкой розовел шрам, затянутый тонкой кожей – скорее от пореза, чем от смертельного ранения. Грудная клетка чуть вздымалась в такт ровному дыханию.

Впервые за долгое, очень долгое время император был вынужден признать: он совершенно не понимает, что произошло. Был колоссальный выброс Силы, отголосок чужой боли, от которой Палпатин машинально закрылся – точно так же, как в тот день, когда погиб Мол...

В итоге – живой и здоровый Люк Скайуокер. Мертвый Вейдер, не получивший в бою ни одного ранения.

Это было настолько странно, что Палпатин лишь с раздражением отмахнулся от мысли, что его план сработал с точностью до наоборот: это Скайуокер должен был погибнуть здесь, а его отец – выучить свое место... хотя бы до конца войны. В конце концов Вейдера пришлось бы устранить: однажды поднявший бунт вновь верным не станет. Но менять главнокомандующего в разгар гражданской войны...

"Впрочем, – Палпатин бросил взгляд на иллюминатор, за которым орудия имперских кораблей превращали в пыль остатки повстанческого флота, – не в такой уж и разгар".

Все сложилось непредвиденным, но отнюдь не худшим образом. Вместо собственной смерти и гибели Империи – победа и...

...Материал для исследований? Или же новый ученик?

Император внимательно вгляделся в лицо Скайуокера, будто приценивался к товару – оправдана стоимость или все-таки завышена?

Безопаснее всего было бы убить мальчишку прямо сейчас. Палпатину придется намучиться с ним, чтобы получить хотя бы видимость верности – и очень высок риск, что от юноши нож в спину он получит гораздо раньше, чем от его отца.

Сила послушно прильнула к пальцам, готовая сорваться с них ветвистой молнией... но резкое движение ладони, и энергия рассеялась, неиспользованная.

Палпатин всегда был падок на риск, если тот сулил дивиденды в дальнейшем... или задача была достаточно занимательна, чтобы взяться за нее.

Задачка вырисовывалась интереснейшая. Но было еще кое-что, в чем Палпатин признался себе не без саркастического смешка. И горечи – слабой, едва ощутимой, но все же...

После гибели Вейдера в душе поселилась странная пустота. Фантомная боль, словно у калеки – на месте ампутированной конечности.

Он слишком отвык быть один, чтобы привыкать на старости лет.

– Ну что, мой юный ученик... – протянул император, задумчиво глядя на все еще лежавшего без сознания Скайуокера, – расскажешь мне, как твой отец спас тебя от смерти?

Сообщение отредактировал Annanaz - 23 Июнь 2015, 11:12

[surtukk]

Что ж так больно читать! Хотя написано отлично! Люк как хорошо прописан - и канонично и психологически достоверно! А Вейдер, мне показалось, у вас запутался в собственной мотивации.
А вот Сидиус остался загадкой: вроде, он не сошел с ума, как в каноне, а Вейдеру удивляется, и что он хочет с Люка получить?

[Annanaz]

Что ж так больно читать! Хотя написано отлично! Люк как хорошо прописан - и канонично и психологически достоверно! А Вейдер, мне показалось, у вас запутался в собственной мотивации.
А вот Сидиус остался загадкой: вроде, он не сошел с ума, как в каноне, а Вейдеру удивляется, и что он хочет с Люка получить?

Спасибо!) Очень рада, что первый ЛВ-шный блин не вышел комом)

Насчет мотивации сторон, наверное, нужно по порядку все расписать)

Итак, Вейдер узнает о сыне от Сидиуса (из песни фильма слов не выкинешь). Предлагает тому завербовать Люка вместо того, чтобы убивать. Сидиус не против. Поначалу. Но у Вейдера в голове свои тараканы: если раньше власть Сидиуса его вполне устраивала, то теперь он понимает, что его отношения с сыном так или иначе будут зависеть от Палпатина. Тому мало ли что в голову взбредет (вплоть до того, чтобы развести сына с отцом по разные стороны баррикад, но уже не в гражданской войне, а в придворных разборках). Естественно, такая угроза Вейдеру по душе прийтись не может, и он решает от контроля со стороны дражайшего учителя избавиться (в их особо теплые отношения я не верю): просто для того, чтобы гарантированно обезопасить и себя, и сына от интриг Палыча. Плюс власть сама по себе ему не нужна, а вот для сына - другое дело (и плевать, что там сын по этому поводу дмает, его не спрашивали). А у Палпатина на этот счет вполне могут иметься свои планы, которые от планов Вейдера сильно отличаются.

Отсюда - планы переворота. Отсюда - предложение на Беспине. Реакция императора, по-моему, вполне понятная) Уничтожить мальчишку руками отца, тем самым хорошенько дав тому по рукам, втоптав все его планы в грязь. На то, что его его верность можно вернуть, Палпатин не рассчитывает: просто планирует устранить Вейдера чуть позже, когда Альянс будет разгромлен.

Что касается Люка, то здесь у императора интерес академический: узнать, что же все-таки произошло. К тому же он личность увлекающаяся, и Люк для него - занятная игрушка, эдакая проба сил: а получится из этого ребеленка вырастить достойного ученика, или все-таки прирезать придется.

Сообщение отредактировал Annanaz - 23 Июнь 2015, 22:31

[surtukk]

Спасибо!) Очень рада, что первый ЛВ-шный блин не вышел комом)

Насчет мотивации сторон, наверное, нужно по порядку все расписать)

Итак, Вейдер узнает о сыне от Сидиуса (из песни фильма слов не выкинешь). Предлагает тому завербовать Люка вместо того, чтобы убивать. Сидиус не против. Поначалу. Но у Вейдера в голове свои тараканы: если раньше власть Сидиуса его вполне устраивала, то теперь он понимает, что его отношения с сыном так или иначе будут зависеть от Палпатина. Тому мало ли что в голову взбредет (вплоть до того, чтобы развести сына с отцом по разные стороны баррикад, но уже не в гражданской войне, а в придворных разборках). Естественно, такая угроза Вейдеру по душе прийтись не может, и он решает от контроля со стороны дражайшего учителя избавиться (в их особо теплые отношения я не верю): просто для того, чтобы гарантированно обезопасить и себя, и сына от интриг Палыча. Плюс власть сама по себе ему не нужна, а вот для сына - другое дело (и плевать, что там сын по этому поводу дмает, его не спрашивали). А у Палпатина на этот счет вполне могут иметься свои планы, которые от планов Вейдера сильно отличаются.

Отсюда - планы переворота. Отсюда - предложение на Беспине. Реакция императора, по-моему, вполне понятная) Уничтожить мальчишку руками отца, тем самым хорошенько дав тому по рукам, втоптав все его планы в грязь. На то, что его его верность можно вернуть, Палпатин не рассчитывает: просто планирует устранить Вейдера чуть позже, когда Альянс будет разгромлен.

Что касается Люка, то здесь у императора интерес академический: узнать, что же все-таки произошло. К тому же он личность увлекающаяся, и Люк для него - занятная игрушка, эдакая проба сил: а получится из этого ребеленка вырастить достойного ученика, или все-таки прирезать придется.

Спасибо, разложили!
Мне в тексте не хватило сидиусовской мотивации, получился он такой задумчиво-противоречивый
У Вейдера мысли с делом явно расходятся, это отлично (и канонично!), но почему - если не хочет убивать ни Люка, ни Сидиуса, то зачем их сталкивать в одном помещении?