А на эту тему можно поподробнее? Просто не совсем поняла, что именно "страньше")



Спасибо, старалась)))



А как же Энакин? По-моему, вполне себе положительный персонаж, особенно если сравнивать со всеми остальными. Есть еще пара вполне очевидных положительных героев, но про них пока в тексте говорилось мало.



Засмущалась страшно Рада, что Энакин выходит хорошо: сложный он товарищ, с ним обычно маешься особенно долго) Вот не знаю, можно ли согласиться со словом "злодей": мне просто кажется, что оно обозначает личность однозначно злобную и мерзкую, в которой ничего хорошего нет. Я лично так ни одного героя не воспринимаю: у каждого есть причины поступать так, а не иначе, у всех есть ценности повыше собственной шкуры.



Конечно, не счел: зачем ему устраивать бойню, когда на него никто не нападал? Энакин же не идиот, чтобы не понимать: желай Айсард его прикончить, то сделал бы (или попытался сделать) это по-другому.



А вот посмотрим Дальше об их отношениях будет чуть подробнее.

Сообщение отредактировал Annanaz - 6 Ноябрь 2015, 22:15

Когда Энакин вернулся домой, Падме уже спала. Ее дыхание было ровным и тихим; лицо, казалось, светилось мягким, едва уловимым светом – прекрасное и безмятежное, как у... ангела. Все-таки поразительно, как подходило ей это глупое, по-детски наивное прозвище, которое Энакин дал ей много лет назад.

Ангел и есть. Чистый, благородный, самоотверженный – и оттого совершенно неприспособленный к выживанию в этой галактике. Чем и пользуются все, кому не лень – от Органы до Айсарда.

Несмотря на то, что с того злополучного разговора прошло уже больше часа, Энакин все никак не мог выбросить сказанное Айсардом из головы. Он ведь во многом был прав, этот мерзавец. Пускай осознание этого приводило Энакина в ярость и вызывало почти непреодолимое желание отделить голову господина директора от тела – истина от этого не менялась. Без Палпатина раскол Республики неминуем, и жизней эта мясорубка унесет не меньше, а то и больше, чем Война Клонов.

Когда это начнется, Падме окажется совершенно беззащитна. Как перед ужасами войны, так и перед местью Айсарда – или любой другой амбициозной твари, что встанет у руля построенной Палпатином машины. Кто это будет, совершенно не важно: тем, кто попадает под каток, до личности водителя обычно нет никакого дела. А Падме бросается ему наперерез с энтузиазмом самоубийцы...

Как Энакин сумеет защитить ее? Как – когда на него самого будет объявлена охота? Как – когда сейчас Ордену нужен каждый меч, и сильнейшему из рыцарей наверняка найдется применение получше, чем охрана одного сенатора?

Он не сможет находиться рядом с ней и малышом постоянно. Будет вынужден доверить их кому-то еще – кому-то, кто бросит их, не задумываясь, если поступит соответствующий приказ. Кому-то, кто может оказаться предателем и шпионом. Слабаком, в конце концов, не способным защитить тех, кого должен!

Подавив мученический стон, Энакин сгорбился на постели и обхватил голову руками. Кровь стучала в висках набатом, словно отсчитывая оставшиеся ему до "часа X" минуты. А их было мало, катастрофически мало...

"Ты же чувствуешь это. С каждой минутой становится только хуже. События и не думают замедлять ход, пока ты сидишь здесь. И каждое из них – звено цепи, что туго обвивается вокруг шеи Падме. Довольно прятать голову в песок, Энакин. Решай. Делай выбор. Ты ведь не хочешь стоять в стороне и наблюдать, как все, что ты любишь, обращается в прах?"

Энакин до боли вцепился пальцами в волосы, стиснул зубы. На миг показалось, что он почувствовал постороннее присутствие, цепкое щупальце, тянущееся к его разуму – и тут же "рубанул" по нему изо всех сил, закрывая сознание самым мощным ментальным щитом, на который только был способен. От напряжения в голову ударила кровь и зазвенело в ушах. Стоило ему неосторожно пошевелиться, как комната слегка покачнулась перед глазами: слабость навалилась чудовищная.

Но голос умолк. Прислушавшись к Силе, Энакин с облегчением убедился, что не чувствует в квартире никого, кроме Падме и малыша. Смутное ощущение чужого присутствия исчезло, не оставив после себя даже слабейшего отголоска.

Будто и не было ничего. Как знать – может, и впрямь не было. Энакин уже ничего не мог сказать наверняка.

Возможно, он сходил с ума. Возможно, Палпатин и впрямь обладал способностью влиять на его разум. А может быть, то, что он ощутил – всего-навсего случайная эманация Темной Стороны, которой Сила буквально сочилась в последнее время.

В конце концов, какая разница? Положение действительно аховое – и даже если те слова действительно принадлежали Палпатину, спорить с ним стал бы только конченный идиот.

Все еще тяжело дыша, Энакин поднялся с постели. Глянул на Падме – она все так же сладко спала, с головой укутавшись в одеяло.

Вот и хорошо. Ему нужно было многое обдумать. Желательно – в одиночестве. Навести хоть какой-то порядок в мыслях, скачущих с одного на другое и бестолково мечущихся в голове, как стайка перепуганных вомп-крыс.

"Пора выбирать".

Действительно, пора. Да вот варианты, какой ни возьми, не сулили ничего хорошего. Ему тошно было даже подумать о том, чтобы пойти на сделку с Айсардом. Предать Орден. Измарать руки в крови тех, с кем совсем недавно делил кров и пищу, а кого-то даже искренне звал другом. Но отказать ему? Встать на сторону джедаев и Делегации? Сила уже не раз показывала, чем это закончится для Падме и для галактики. Что не охватили видения, то со смаком расписал Айсард.

Конечно, верить этому человеку – все равно что играть в саббак с хаттом и надеяться на честную партию. Но... причин не верить тоже не было. Энакин не чувствовал неискренности в его словах, да и резона лгать у директора не было. Айсарду, с его-то возможностями, ничего не стоит выполнить обещание. Абсолютно выгодная сделка – получить все, не потеряв ничего...

Для него. Для Палпатина. Только вот для Энакина расклад выглядел не столь радужно.

Он хорошо понимал, к чему приведет эта "помощь". Его вновь ждет рабство – и от того, что на ошейник навесят золота и орденов, он не перестанет давить на горло и чувствительно биться током. Снова его жизнь и смерть окажутся в руках хозяина... и ладно бы только его! Энакину к неволе не привыкать – всю жизнь в ней провел, как-никак. Но попросив Сидиуса о помощи, встав под его знамена, он отдаст в руки ситха не только себя, но и семью. Падме и малыш будут расплачиваться за каждую его ошибку и попытку неповиновения, а Энакину не останется ничего иного, кроме как стиснуть зубы и подчиняться – потому что пути назад не будет.

Пережив рабство однажды, повторить опыт не захочешь никогда. И уж тем более не пожелаешь такой судьбы близким.

Значит, нужен третий путь. Такой, что не заставит его выбирать из двух хомутов более комфортный.

Энакин, до этого беспокойно меривший шагами гостиную (сам толком не помнил, как там оказался – ноги сами принесли, что называется), застыл как вкопанный. Мысль, неожиданно пришедшая ему в голову, показалась до того ясной и очевидной, что оставалось только диву даваться: и как он только раньше об этом не подумал?

"Все хотят видеть меня на своей стороне баррикад. А у меня нет ни малейшего желания даже приближаться к ним".

Хватит с него игр в Избранного. Звание это, конечно, льстило самолюбию, но для окружающих почему-то выглядело как вывеска: "Оружие массового уничтожения. Даром".

Он не вылезал с фронта последние три года. Вполне достаточно, чтобы понять: скучать по нему не придется. И пусть галактика катится ко всем чертям – но только без него, Падме и их ребенка.

Только сейчас Энакин осознал, что до этого момента не мог вдохнуть полной грудью – словно наконец разжался сдавливавший ее обруч.

Уйти. Хоть бы и прямо сейчас. Найти планету поотдаленнее и осесть там. Вместе с женой и ребенком переждать смутные времена, ни капли не заботясь о том, что происходит в остальной галактике.

Заманчиво. Очень заманчиво. Но...

Облегчение, ясность мыслей и бодрость духа вмиг исчезли, не успел Энакин толком прочувствовать их. Стоило ему начать всерьез обдумывать возможность побега, и тревоги навалились на него с прежней силой, давя на плечи и вгрызаясь в сердце.

Все бы хорошо... вот только Падме – видная фигура в Сенате, а Энакин – хаттов Избранный. Оружие массового уничтожения, которое одна сторона искренне считает своим, а вторая – жаждет заполучить и, похоже, готова ради этого на многое пойти.
Их с Падме не оставят в покое. В какую бы дыру они ни забились, всегда придется оглядываться через плечо – такое прошлое, как у них, имеет неприятную привычку ходить по пятам.

Постоянно быть начеку. Жить в постоянной готовности сорваться с места и начать все заново. И все это – в галактике, которую раздирает на части война. Не такой жизни он хотел для своей семьи. Но другие варианты – еще хуже.

Или нет? Попытался бы спросить совета у Силы, если бы не знал, что в ее ответе не будет ничего утешительного.

Энакин тяжело опустился на диван. Запрокинув голову, прикрыл глаза. Он чувствовал себя таким измотанным, словно только что вернулся из боя. Мысли, презрев все попытки держать их под контролем, вновь пустились в суматошный бег по кругу.
В надежде хоть немного отвлечься, он включил голоэкран – и едва сдержал порыв хорошенько треснуть кулаком по вмонтированному в подлокотник пульту, увидев знакомую до тошноты заставку новостей.

Такое ощущение, будто крутили их круглосуточно и по всем каналам.

– Энакин, что-то случилось?

Энакин, потянувшийся было к пульту, обернулся. Падме стояла в дверях, одной рукой поддерживая живот, а второй прикрывая зевок. С растрепанными со сна волосами, одетая в кружевной пеньюар вместо привычных роскошных одежд, она казалась особенно хрупкой и нежной. И совершенно беззащитной.

Стиснув зубы, Энакин мотнул головой и отвернулся.

– Ничего. Иди спать, Падме, – произнес он отрывисто.

"Срочный выпуск" – крупными алыми буквами бежало по экрану. Лучшего ответа на вопрос жены Энакин не смог бы подобрать, даже если бы постарался.

Естественно, уходить Падме не собиралась: решительно подошла к нему и присела рядом. Ласково взяла за руку, глядя на мужа с заботой и беспокойством.

– Эни, послушай...

Энакин лишь раздраженно махнул рукой, призывая жену замолчать. Крепко стиснул ее ладонь в своей, чувствуя, как дурное предчувствие петлей сдавливает горло. Тихо выругавшись сквозь зубы, он прибавил громкость – уже абсолютно уверенный, что ничего хорошего не услышит.

С экрана на него смотрел Арманд Айсард. Лицо у директора было каменное, как и всегда, но глаза светились мрачным торжеством – настолько явным, что казалось, тонкие губы вот-вот растянутся в самодовольной усмешке.

"– ...Основываясь на достоверных источниках в Межгалактическом банковском клане, мы можем с уверенностью утверждать, что сенаторами Мон Мотмой, Гармом Бел Иблисом и Фэнгом Зарром были получены денежные переводы на суммы в десять, восемь и пятнадцать миллиардов республиканских датариев соответственно. Переводы были сделаны с санкции высшего руководства МБК, включая его председателя, Сэна Хилла".

Падме сдавленно ахнула. Энакин почувствовал, как дрогнула ее ладонь, вмиг покрывшаяся холодным потом. Через Силу ее ужас бил по нервам не меньше, чем собственный – пришлось даже закрыться, чтобы не позволить эмоциям жены завладеть собой.

"– Дает ли это основания утверждать, что названные вами сенаторы виновны в сговоре с сепаратистами? Иначе говоря – в государственной измене? – журналистка изо всех сил старалась изобразить шок и волнение, однако хищному блеску ее глаз позавидовала бы изголодавшаяся нетопырка. – Будет ли Сенатская служба безопасности ставить вопрос о лишении госпожи Мотмы и господ Бел Иблиса и Зарра сенаторской неприкосновенности?

– Отвечая на первый ваш вопрос, скажу, что это более чем веские основания для подозрений – однако только суд имеет право окончательно установить степень виновности этих лиц. Что касается второго вопроса – безусловно, да. Соответствующее заявление будет сделано на чрезвычайной сессии Сената, перед рассмотрением основной повестки дня... о которой, полагаю, все изрядно наслышаны.

– Более чем, директор Айсард, – верной собачонкой подтявкнула журналистка. – Означает ли это, что сенаторы Мотма, Бел Иблис и Зарр не будут допущены к голосованию?

– Только в том случае, если Сенат примет соответствующее решение.

– Благодарю за разъяснение, господин директор. И последний вопрос, если позволите. Всех жителей Республики, безусловно, потрясло это шокирующее известие: сенаторы, которых все мы знаем как одних из самых последовательных и самоотверженных борцов за демократию, состоят в сговоре с врагами Республики! И каждого сознательного гражданина, вне всяких сомнений, мучает вопрос: сколько еще предателей скрывается под маской патриотизма и благородства? Располагает ли ССБ сведениями, которые могли бы пролить свет на их возможных сообщников в Сенате и других властных структурах?

– Я не вправе давать комментарии на этот счет, – отрезал Айсард, после чего выдержал паузу – дразня зрителя неутоленным любопытством и надеждой услышать то самое невысказанное, но такое осязаемое "однако". – Могу сказать лишь, что в сговоре с сепаратистами подозревается целый ряд высокопоставленных должностных лиц Республики, имена которых на данный момент не подлежат разглашению".

Прежде чем журналистка успела разразиться очередной порцией возбужденного тявканья и заранее подготовленных реплик, Энакин отключил голоэкран.

"Имена не подлежат разглашению... на данный момент. Вот так, значит, мразь?"

Послание было таким откровенным, что Айсард мог бы с тем же успехом переслать его по почте: "Подведешь, и имя Падме "разгласят" следующим".

Еще ни разу за этот день Энакин не испытывал настолько сильного желания прикончить этого человека. Так, чтобы тот умирал медленно, сознавая всю свою беспомощность...

– Не может быть... – послышался слабый шепот Падме. – Они не могли об этом узнать! О, Сила, только не это...

Издав не то судорожный вздох, не то подавленный всхлип, она зажала рот трясущейся ладошкой. Энакин не мог припомнить, когда в последний раз видел жену настолько испуганной.

– "Узнать"? – повторил он, не веря своим ушам. – Так значит, это правда? У вас действительно хватило дури сговориться с конфедератами?!

Ярость, прежде направленная целиком и полностью на Айсарда, неожиданно сменила вектор: теперь у Энакина руки чесались придушить того, кто не только втянул Падме в эту аферу, но и решил выставить ее заместо знамени. Из всей этой трижды неладной Делегации именно она громче всех призывала "остановить войну и вернуться к дипломатии", тщетно, но с шумом продвигала инициативы о сокращении военных расходов, требовала ликвидации губернаторской власти как "беспрецедентной и противоречащей всем принципам, на которых стоит Республика"... да на нее даже такого твердого компромата, как на тех троих, не требовалось – такая же предательница и коллаборационистка, и без лишних доказательств ясно!

– А что нам оставалось делать?! – воскликнула Падме. И хотя ее голос по-прежнему слегка дрожал, в глазах горела пламенная, граничащая с фанатизмом решимость. – Только слепой мог не видеть, во что Палпатин превращает Республику, и что останавливаться на достигнутом он не собирается! Без КНС у нас не было бы никаких шансов против него, даже с поддержкой Ордена...

Она сделала глубокий вдох, выравнивая дыхание. Прочистила горло, утерла выступившие на глазах слезы. Когда она вновь подняла голову, на Энакина смотрела уже не хрупкая домашняя Падме, а царственная сенатор Амидала – и ни растрепанные волосы, ни легкомысленный пеньюар не стали помехой преображению.

– Эни, поверь, мы до последнего надеялись уладить дело миром. Выступали против новых чрезвычайных полномочий канцлера и поправок к Конституции, призывали к переговорам с Конфедерацией... пытались бороться против тех, на кого опирается власть Палпатина, в конце концов. Все без толку.

Падме сокрушенно покачала головой. Энакин молчал, хмуро глядя на нее. Безумно хотелось высказать жене все, что он думает и об ее гипертрофированном чувстве долга, и о Республике с демократией, и об их с товарищами планах... останавливало лишь смутное осознание, что кричать на беременных женщин нельзя. А уж тем более на хаттезе.

– Петиция была нашей последней надеждой. И когда Палпатин разве что не разорвал ее у нас на глазах...

– Вы решились на государственный переворот, – закончил за нее Энакин, цедя слова сквозь зубы.

"Вместе с Орденом, надо полагать. Винду ни секунды не колебался с решением, когда я рассказал ему о Палпатине. Наоборот, впервые в жизни поверил мне на слово и тут же понесся созывать магистров на бой. Похоже, ему вообще не было дела до правды – нужен был лишь предлог, чтобы сместить такого неудобного правителя... и теперь вся галактика расхлебывает последствия".

– Не говори так, будто обвиняешь меня! – глаза Падме пылали праведным гневом. – Я всю жизнь прослужила Республике – и я должна была молча смотреть, как Палпатин превращает ее в эту... эту омерзительную карикатуру на государство, где все решается словом диктатора, а любого, кто посмеет выступить против него, могут запросто упрятать в застенки Сенатской СБ?! Я не хочу жить в такой Республике, Энакин. Не хочу, чтобы наши дети...

– Не хочешь, чтобы наши дети – что? Родились?! – рявкнул Энакин, не выдержав. Падме испуганно отшатнулась, но он схватил ее за плечи и хорошенько встряхнул, надеясь хоть немного привести в чувство. – Ты хоть понимаешь, во что влезла?! Ты в войну ввязалась, а не в очередные сенатские дебаты – а на ней, я тебя удивлю, и убить могут! О Республике она думает... а о том, что тебе рожать со дня на день, подумать не хочешь?!

– Энакин, пожалуйста... – Падме мягко коснулась его щеки – и он тут же перехватил ее ладонь и крепко сжал.
В тот момент Энакин был как никогда близок к тому, чтобы схватить ее в охапку и закинуть в "Нубиан" – а там проложить маршрут хоть до того же Татуина, лишь бы подальше от Корусканта.

– Что "пожалуйста", Падме? – спросил он уже спокойнее, не давая ей ни отстраниться, ни даже отвернуться. – Тебе нельзя оставаться на Корусканте, как ты не понимаешь?! Ты слышала Айсарда. Я не удивлюсь, если твоих подельников арестуют прямо в зале Сената, и никто слова против не скажет. И как долго после этого вы с Органой будете оставаться на свободе?

– Он не посмеет! – горячо возразила Падме, но от Энакина не укрылось, как она вздрогнула от его слов. – Роланд... Роланд Артемиус поможет нам. Как глава Департамента юстиции он сможет помешать Айсарду, обвинить его в фальсификации дела, потребовать проверки обвинений... это даст нам время, чтобы сбежать.

Энакин покачал головой:

– Бежать нужно прямо сейчас, пока не стало слишком поздно. Вам все равно не победить на чрезвычайной сессии. Только не после такого, – он выразительно кивнул на голоэкран. – Вы ничего не добьетесь.

Сенатор Амидала и не думала сдаваться – напротив, лицо ее приобрело такое решительное и одухотворенное выражение, с каким она обычно держала речь в Сенате.

Вернейший признак того, что Падме не желает ничего слушать.

– Ты не понимаешь, Эни. Как можно сбежать в такой момент? Пойми же, народ Республики должен верить нам! Кто станет слушать продажных трусов? Жалких предателей, сбежавших при первой же опасности?
Она упрямо мотнула головой, отбрасывая за спину копну каштановых волос.

– Мы должны уйти так, чтобы нас услышали. Чтобы все знали, за что мы боремся на самом деле – и против какого зла. Уйдем сейчас – и Палпатин останется в сознании народа невинным мучеником, а его приспешники – борцами за правое дело. Нет, такого подарка они от нас не получат!

– Падме...

– Что – Падме? – она с вызовом вскинула бровь и отстранилась, с неожиданной силой вырывая ладонь из его хватки. – Ты думаешь, я не знаю, насколько это опасно? Думаешь, я глупый ребенок, решивший поиграться в большую политику? Я взрослая женщина, Эни, и не первый год работаю в Сенате. Я прекрасно понимаю, во что ввязываюсь... и во что втягиваю народ Набу, – со вздохом закончила Падме, неожиданно помрачнев, но глядя на мужа все так же твердо. – Но это мой долг, пойми. И иначе я не могу.

Энакин сжал кулаки в бессильной ярости. Его жена, мать его будущего ребенка, со всех ног неслась навстречу гибели – а он ничего не мог поделать. Потому что сейчас одного лишь взгляда на нее хватало, чтобы понять: она не отступится. Голову сложит за свое дело и ребенка погубит, но назад не повернет.

– Энакин, любимый, – Падме снова прильнула к нему. Обвила руками шею, пристроила голову ему на грудь. – Пойми меня... пожалуйста, пойми. И поверь: все будет хорошо. На Набу мы будем в безопасности...

"До тех пор, пока в сектор Хоммел не нагрянет флот Палпатина. Очень неудобно покрывать мятежницу под угрозой орбитальной бомбардировки".

– ...к тому же меня будут защищать рыцари Ордена. И я даже знаю, кто именно, – заглянув ему в глаза, Падме вымучила игривую улыбку – но у Энакина даже на это притворство не было сил.

Под его пугающе серьезным взглядом наигранная улыбка Падме увяла, как цветок-однодневка с наступлением ночи.

– Я сделаю все, чтобы защитить вас с малышом, Падме. Обещаю, – сказал он твердо и поцеловал жену в макушку. Впрочем, ни поцелуй, ни нежные объятия не могли сделать молчание, повисшее между ними, хоть чуточку теплей.

"Я сделаю все ради тебя, родная. Все, что потребуется..."

"...даже если это не придется тебе по душе".

Энакин молча кивнул своим мыслям.

Ее жизнь – высший приоритет для него. Честь, совесть, свобода... без нее они не значат ровным счетом ничего.

Сообщение отредактировал Annanaz - 23 Ноябрь 2015, 15:55

Интересно, и какое будет решение? И угораздила его Сила связаться с Сенатором. С другой стороны - возможно в этом был высший смысл?

Энакин пока и сам не знает)



Высший смысл юношеской влюбленностью назывался, а потом - буйством гормонов, помноженным на личную симпатию и постоянные экстремальные ситуации, которые здорово сближают людей.

Сообщение отредактировал Annanaz - 23 Ноябрь 2015, 21:38

Ну любовь формуле не поддается. Можно конечно подвести "Обоснуй", но в целом это объяснению не поддается.А с другой стороны: да, Падме конечно идеалистка, и в своем идеализме очень неудобна. Идеализм очень близко временами подходит к эгоизму. Этим и бесит. Но с другой стороны: идеалисты тоже нужны Вселенной. Просто в данном случае мы переживаем за Энакина, за детей, а Падме думает только об общественном счастье.

С того злополучного разговора время потекло для Исанн как-то странно: минуты ползли медленно-медленно, точно мухи с оторванными крыльями, а вот часы, напротив, сменяли друг друга со сверхзвуковой скоростью. Половина восьмого вечера, восемь, десять, половина полуночи... каждый раз, когда девочка бросала взгляд на экран будильника, оказывалось, что перспектива неприятного разговора с отцом стала еще ближе. Как бы сильно его ни задержали дела, ночью он обязательно вернется – и обо всем узнает. О ее побеге, о встрече с Мотмой... телохранитель ему все расскажет.

"Тоже мне, защитник! Мог бы увести меня сразу же, как только Мотму увидел. Или вообще не выпускать из дома. Но нет, надо было сидеть в сторонке и наблюдать... он что, без прямого приказа и пальцем не шевельнет? Надеюсь, папа хоть немного сорвет зло на нем, прежде чем за меня взяться".

Исанн сердито сдула упавшую на лицо прядку волос. Что и говорить, неприятности ее ждали крупные... зря она, наивная, думала, что так ловко все провернула с побегом. Наверное, из центральной корускансткой тюрьмы было бы проще сбежать, чем из этого дома, где у каждой двери – охрана, а на каждом углу по скрытой камере.

Странно, что маму не приволокли назад в тот же день, когда она вздумала бросить семью. Вот уж вряд ли отцу никто не доложил, что его супруга собралась куда-то посреди ночи, да еще и с вещами...

"Если это вообще правда. Откуда мне знать, что все было именно так?"

Исанн не нравились подобные мысли. От них бросало в дрожь, а в груди становилось так холодно и тяжело, будто там поселился здоровенный жирный слизень. Девочка старательно отгоняла их, но результат почему-то выходил прямо противоположный: чем упорнее она запрещала себе думать об ужасах, которые наговорила ей Мотма, тем настойчивее они лезли в голову.

Исанн, разумеется, понимала, что верить врагу – глупо. А уж тем более сенатору! Это же скользкие твари, которые только тем всю жизнь и занимаются, что лгут и выдумывают всяческие ухищрения, чтобы добиться своего... но все-таки, все-таки...

"Габриэлла как только не объясняла следы побоев... была бы чуть посмелее, и кто знает – может, все закончилось бы для нее по-другому".

Девочка машинально коснулась синяка на щеке. Все еще болел, зараза... а может быть, маме тоже доставалось? Кто знает, что она прятала под толстым слоем косметики и закрытыми платьями...

"Ну, допустим, что-то такое могло случиться раз или два. И что, это повод вот так вот сбежать? Подумаешь, пара синяков... а большего и быть не могло. Если бы папа действительно ее избивал, я бы знала. Такое не скроешь. И вообще, не мог он! Не мог..."

Внутренний голос прозвучал до отвращения жалко и плаксиво. Исанн аж зубами скрипнула, настолько маленькой, глупой и беспомощной она себя почувствовала. "Не могло такого быть – просто потому что не могло!" – так рассуждают малявки, еще и думать толком не научившиеся. Ей бы найти какой-нибудь серьезный аргумент – такой, что разнес бы ложь Мотмы, как орудия "Виктории" разносят суденышки космических разбойников...

Но чудодейственный аргумент находиться не спешил, и это приводило Исанн в состояние, граничащее с тихой паникой. Она привыкла, что в обмане всегда есть нечто такое, что выдает его с головой – логические неувязки, например, или подозрительное поведение лгуна... а вот в словах Мотмы ничего такого найти не получалось. И даже наоборот: как бы девочка ни старалась, она не могла ничего толком опровергнуть.

Ее родители действительно постоянно ссорились. Исанн часто слышала, как мама, рыдая, называла отца "чудовищем" и "мерзавцем", угрожала уйти от него, если он не порвет со своей работой... ей никогда не нравилось, чем занимается ее муж, а тут еще и Мотма масла в огонь подливала: вешала подруге на уши эту ложь про "зверства" канцлерского режима, а та и рада верить!

"А потом папе истерики закатывала, будто ему и без того забот не хватало. Конечно, он не стал искать ее, когда она сбежала. Зачем? Снова себе нервы портить?"

Исанн с тяжелым вздохом откинулась на подушку, принявшись сосредоточенно рассматривать потолок. Дышать было по-прежнему тяжело, и от объяснения, в которое она свято верила все эти два года, легче не стало. Оно больше не казалось таким убедительным, как прежде.

"Папе тяжело пришлось после того, как она исчезла. Его даже в убийстве пытались обвинить... глупости, конечно. Он бы никогда так не поступил. Но разве нельзя было найти ее, чтобы типы вроде Артемиуса подавились своими обвинениями? Тогда бы все проблемы решились быстрее и проще".

В том, что отец не смог бы найти собственную жену, Исанн сильно сомневалась. Значит, не захотел искать...

"...а может, просто искать было уже некого?"

Исанн хотелось дать себе по голове – со всей силы, чтобы все эти мерзкие мысли вылетели и больше никогда не возникали. О чем она только думает?! Неужели поддалась на провокацию Мотмы? Она же лгала, это как день ясно!

"Но тогда почему мама ни разу не связалась со мной? Если ей казалось, что папа –ужасный человек, почему она оставила меня с ним? У дедушки есть и деньги, и влияние, он смог бы поддержать ее в суде... неужели она действительно так боялась папу? Но почему? Он же не изверг какой... и не жестокий... ну, по крайней мере, не к родным..."

Исанн категорически не нравились на эти вопросы – потому что история, рассказанная отцом, ответов на них не давала. Как и на множество других. Например, откуда у мамы появились те страшные синяки на запястьях? Почему она часто плакала навзрыд, когда думала, что ее никто не видит? Почему после ее побега отец поседел так, будто за одну ночь постарел на десять лет?
Нет, здесь явно было что-то нечисто. Отец скрывал от нее правду – может быть, потому что тогда Исанн была совсем малышкой и многого не понимала. А может...

"А может, правда слишком ужасна, чтобы ее раскрывать?"

Перевернувшись на бок, девочка уткнулась лицом в подушку. Помолотила по ней кулачком, представляя, что бьет ножом Мотму... легче от этого, правда, не стало. Она как была маленьким, беспомощным и окончательно запутавшимся ребенком, так им и осталась.

Исанн ненавидела себя за это. Она же гораздо умнее и взрослее своих сверстников – а значит, не должна вести себя как малявка. Была бы взрослой и умной – не хотела бы свернуться калачиком под одеялом и постыдно разреветься от страха и отчаяния. Ей следовало относиться ко всему спокойнее...

"К чему?! К тому, что моя мама пропала без вести? К тому, что мой папа мог... убить ее?"

Ведь мать этого боялась. Исанн помнила, как они разругались когда-то, и она сказала...

"Я говорю, как изменница? Якшаюсь с заговорщиками? Так что же ты медлишь? Делай свою проклятую работу! Что? Я несу чушь? Разве? Тебе ничего не стоит одним приказом лишить жизни сотню разумных – так чем я лучше?!"

"Это ничего не значит! Всего лишь очередная мамина истерика, только и всего. У нее сдавали нервы. Она была не в себе... иначе зачем ей нужно было ездить в больницу? И это успокоительное, которое она постоянно себе колола..."

Стоп. Больница? Успокоительное? Откуда она все это помнит? Или не помнит?

Исанн помотала головой. Чертовщина какая-то! Уже второй раз за день. В кафе случилось что-то подобное: будто ей показали очень яркую картинку и тут же убрали, прежде чем она успела толком что-либо рассмотреть. Только какие-то несвязные фрагменты в памяти и остались.

Девочка вцепилась в подушку зубами, сдерживая бессильный вой. Ее всю трясло, щеки лихорадочно горели, голова разболелась со страшной силой... наверное, она простудилась сегодня. Да, точно. Иначе почему в голову лезет весь этот бред?

Завтра ей наверняка станет лучше. Завтра она только посмеется над своими страхами и все забудет... забудет... ничего не было...

Исанн вздрогнула. Затаив дыхание, инстинктивно сжалась, прислушиваясь к тишине.

Наверное, у нее действительно жар. Не могла же она действительно слышать чужой голос? Тихий такой, будто доносящийся издалека...

"Все хорошо. Забудь об этом. Этого не было. Ты спала, и тебе приснился страшный сон. Все хорошо".

Может быть, Исанн просто убеждала саму себя. Но почему она слышала этот голос будто со стороны? Почему он был мужским? Да еще и казался смутно знакомым...

Но откуда? Что все это значит? И где отец? Почему его вечно нет дома именно тогда, когда он так нужен?!

У Исанн накопилось столько вопросов... и ей нужны были ответы. Какими бы они ни оказались. Пускай страшными – главное, чтоб честными. Ей надоело быть маленькой глупой девочкой, которой никогда не говорят правду. Неужели отец не может понять, что от лжи ей становится только хуже?!

А еще ей срочно требовалась таблетка от головной боли. Виски раскалывались, будто в них гвозди забили. Но сил, чтобы встать и подойти к аптечке, не было. Страшно хотелось спать... но нельзя. Нужно было дождаться отца. Расспросить его обо всем...

Какое-то время девочка пыталась бороться со сном – но проиграла именно в тот момент, когда ей показалось, что еще чуть-чуть, и кусочки головоломки сами встанут на место. В памяти хороводом закружились события, казалось бы, напрочь забытые – но вскоре они перестали чем-либо отличаться от горячечных сновидений.

Вернее, кошмаров.

"Этого не было. Спи".

* * *

Дела задержали Арманда еще на несколько часов. Домой он вернулся ближе к утру, уставший как собака: времена, когда он мог запросто работать по двое суток кряду, держась на кафе и энергетиках, безвозвратно ушли вместе с его молодостью. Сейчас ничто не могло порадовать его сильнее, чем возможность забыться сном и хотя бы ненадолго выбросить из головы проблемы галактического масштаба и сопутствующий ворох мелких неурядиц.

Вряд ли Арманд мог рассчитывать больше чем на пару-тройку часов. Кризис вступал в острейшую, безумнейшую свою фазу – самое время для припрятанных в рукавах козырей, грязнейших ударов и отчаянных ходов. Какая-нибудь неприятная неожиданность, сродни той, что он сам устроил мятежным сенаторам, могла свалиться на него и союзников в любой момент.

Не успел он об этом подумать, как с софы у дальней стены холла поднялся рослый, бритый наголо мужчина. Иргэм Джейс, телохранитель его дочери.

– Добрый вечер, сэр. Разрешите обратиться? – правая рука Джейса чуть дрогнула: явно собирался отсалютовать по-уставному и запоздало вспомнил, что уже не числится в войсках ССБ. Все-таки после двадцати лет службы в спецназе трудно освоиться с гражданскими порядками.

– Разрешаю. В чем дело? – резко спросил Арманд, уже предчувствуя неладное.

Джейс никогда не обращался к нему без насущной необходимости. Важных вопросов, которые требовали внимания начальства, для матерого вояки существовало ровно три: потенциальная угроза, непосредственная угроза и ликвидированная угроза.

"К слову о неприятных неожиданностях..."

– Сегодня, около шестнадцати тридцати, ваша дочь встречалась с сенатором Мотмой.

На долю секунды Арманду показалось, что он ослышался. Осознание обрушилось на него чуть позже – вместе с яростью и неудержимым желанием свернуть кому-нибудь шею. В тот момент ему было совершенно все равно, кому именно: попадись ему под руку Мотма, дочь или ее гувернантка, худо пришлось бы всем троим.

– Подробнее, – сухо и отрывисто потребовал Арманд.

Разобраться с девчонкой и ее нерадивой воспитательницей (и куда только эта женщина смотрела?!) он всегда успеет. Сейчас куда важнее было понять, что вообще произошло.

Джейс поведал директору о похождениях его дочери так же невозмутимо, кратко и по существу, как некогда докладывал об итогах очередной спецоперации. Арманд слушал молча и очень спокойно. Бешенство, владевшее им каких-то пару минут назад, теперь затаилось глубоко внутри – холодное, расчетливое и контролируемое.

Значит, Мотма вновь протянула загребущие ручонки к его семье. Что ж, этого следовало ожидать. Он сам позволил ей подобраться так близко: был слишком снисходителен к сомнительным знакомствам Габриэллы, до поры не обращая внимания на то, с кем она водится...

Тогда Арманд заплатил за свою беспечность высокую цену. Но на что Мотма рассчитывала сейчас? Судя по содержанию разговора, она планировала похищение – причем обставленное таким образом, будто девочка сама решилась "искать защиты" у нее.

"Задумка-то неплоха. Разом заполучить в свои руки и чертовски действенный рычаг влияния, и информационную бомбу – несчастную малышку, спасенную от тирании злодея-отца? Кто же откажется от такого... вот только действовать надо было раньше. И тише".

Изолировать маленькую девочку от пагубного влияния куда проще, чем взрослую женщину.

– Это все, что вы хотели мне сообщить?

– Так точно, сэр

– В таком случае слушайте мой приказ. С настоящего момента и до получения особых распоряжений на этот счет моей дочери запрещено выходить на улицу – ни в сопровождении, не тем более самостоятельно. Ответственность за это я возлагаю лично на вас, Джейс, и Элдбера. Если выяснится, что девочка хоть раз переступала порог дома, ваша голова слетит с плеч прежде, чем вы успеете вспомнить о социальных гарантиях и положенных надбавках к пенсии. Вопросы?

Пожилой телохранитель мотнул головой с энтузиазмом молодого барана. К недвусмысленной угрозе он отнесся философски, восприняв ее как вполне стандартный способ подчеркнуть важность и ответственность задачи.

– Вопросов не имею, сэр.

– В таком случае ступайте, выспитесь хорошенько. Элдбер уже готов вас сменить.

Отпустив Джейса, Арманд направился к лестнице. Но не успел он сделать и пары шагов, как до него донесся взволнованный возглас:

– Хвала Силе, вы здесь!

Торопливо, путаясь в подоле длинной ночной сорочки и полах шелкового халата, вниз по ступеням сбежала Сибилла Дереле. Лицо гувернантки было белее мела, темные волосы, обычно уложенные волосок к волоску, рассыпались по плечам в жутком беспорядке.

"Так... неужели девчонка успела натворить что-то еще? Все-таки надо было сегодня выдрать эту паршивку".

Правда, воспитательница казалась скорее напуганной, чем возмущенной. Едва спустившись, она тут же бросилась объясняться – так сбивчиво и путано, что стало ясно: женщина не просто волновалась, а была близка к панике:

– Исанн, она... с девочкой что-то неладно, сэр. Я не знаю, не понимаю, что с ней.... я пыталась ее разбудить, успокоить, но... я не знаю, что делать. Она... она... – издав судорожный вздох, гувернантка подняла на работодателя растерянный, беспомощный взгляд. Вид у нее был такой, будто она была готова упасть в обморок в любой момент.

– Успокойтесь, Сибилла, – Арманд взял ее руки в свои, стараясь говорить как можно мягче. – Сделайте глубокий вдох... вот так, хорошо. Итак, еще раз: что случилось с Исанн?

Женщина, надо отдать ей должное, быстро справилась с собой: отдышалась, прочистила горло и, неожиданно смутившись, торопливо высвободила свои ладони из его рук. Правда, кровь не спешила приливать к ее бледному лицу, да и на ногах она даже на сторонний взгляд держалась непрочно.

– Д-да, конечно, сэр. Прошу прощения за эту... сцену. Н-но я даже не знаю, как это объяснить... мне показалось, что я слышала странные звуки из комнаты Исанн. Зашла проверить, а она... она металась во сне и плакала. Бедняжку всю трясло, у нее был сильный жар... я пыталась ее разбудить, но она на меня даже не реагировала! И она до сих пор там, в таком состоянии... прошу, позвольте мне вызвать врача! Знаю, вы не велели пускать в дом посторонних, но речь идет о здоровье ребенка!

Под конец фразы голос Сибиллы окреп. На работодателя она теперь смотрела со смесью мольбы, требовательности и укора – видимо, заранее готовясь настоять на своем. Эта тихая и робкая женщина вообще демонстрировала удивительную решимость, когда дело касалось ее подопечной.

Вот только у Арманда имелись серьезные сомнения, что врач сумел бы здесь хоть чем-то помочь.

"Только этого не хватало, – подумал он мрачно, изо всех сил стараясь игнорировать мерзкий холодок в груди и кончиках пальцев. – За два года не было ни единого приступа. Неужели все-таки началось?"

– Посмотрим, мадам Дереле. Сперва я сам взгляну на нее.

Деликатно отодвинув гувернантку с дороги, Арманд решительно зашагал наверх. Услышав за спиной торопливое шлепанье домашних тапочек, резко обернулся:

– Прошу вас остаться здесь. Мне нужно поговорить с дочерью наедине.

– Но, сэр...

– Это приказ, мадам. Надеюсь, вы проработали в этом доме достаточно, чтобы понимать значение этого слова.

Сибилла прожгла его укоризненным взглядом, но возразить не посмела. Обессилено рухнув на софу, нервно сцепила пальцы в замок. То и дело она поглядывала на лестницу, дергаясь, будто сидела на иголках.

Арманд тем временем почти преодолел лестничный пролет, ускоряя шаг с каждой пройденной ступенькой. На сердце у него было тяжко от дурного предчувствия: конечно, девчонка могла попросту простудиться и мучиться горячечными кошмарами, но верилось в это с трудом. Слишком уж знакомой была симптоматика...

"Но этого быть не может. К Исанн никогда не применяли тех же методов, что и к Габриэлле. Да и тесты не выявляли никаких отклонений в течение двух лет..."

Его размышления прервал надрывный вопль, донесшийся из детской. Нечленораздельный, больше похожий на визг раненого зверька... но Арманду не было нужды разбирать слова, чтобы понять их. Не так много времени прошло, чтобы они могли изгладиться из памяти.

Малышка звала мать, умоляя очнуться.

Сообщение отредактировал Annanaz - 26 Декабрь 2015, 00:39

Крики из комнаты родителей все не смолкали. Исанн куталась в одеяло, зажимала уши, накрывала голову подушкой – и все равно слышала их. Мама опять плакала. Громко, надрывно... страшно. Ее крики переходили в визг, визг – в приглушенные всхлипывания... каждый раз, когда они чуть стихали, Исанн с замиранием сердца думала: ну вот и все, закончилось!
Но не успевала она облегченно выдохнуть, как крики начинались снова – и снова Исанн зажимала руками уши, и снова шептала под нос слова, давно уже ставшие для нее молитвой.

"Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо".

Особенно высокий и пронзительный визг заставил Исанн подскочить на постели. От резкого движения закружилась голова, комната на миг поплыла перед глазами. Кровь застучала в висках в такт бешено колотящемуся сердцу.

Какое "все хорошо"?! Маме же плохо, а она сидит тут, как трусливая крыска в норе!

Девочка спрыгнула с кровати, едва не упав: от страха ноги сделались ватными, непослушными. Жалобные рыдания матери эхом отдавались в ушах, не смолкая ни на минуту.

"Мамочка, только держись! Я сейчас приду, только не плачь, не плачь, пожалуйста!"

Она бегом кинулась в спальню родителей. Холодный паркет скользил под босыми ступнями; на крутом повороте девочка нечаянно сбила фарфоровую вазу, и та с грохотом рухнула на пол. Осколки больно брызнули по лодыжкам, но Исанн этого даже не заметила: ей бы только быстрее добраться до мамы, которая все кричит и кричит, и ей наверняка очень плохо и страшно...
Комната родителей была совсем рядом с детской: всего-то и нужно, что пробежать полкоридора и свернуть в боковой. Но Исанн казалось, что бежит она уже целую вечность, а проклятые коридоры все не кончаются – только голоса становятся все ближе и отчетливее. Девочка уже могла различить, как папа говорит маме что-то успокаивающее, а она...

– Нет, не трогай меня! Отойди!

Исанн почувствовала, как сердце подскакивает к горлу и тут же падает куда-то в низ живота.

"Да что же опять случилось?! Что с мамой?!"

Заветная дверь появилась так внезапно, что Исанн едва не пролетела мимо нее. С силой хлопнув ладонью по контрольной панели, девочка ворвалась в комнату и застыла на пороге, тяжело дыша.

Родители не обратили на нее никакого внимания. Наверное, даже не заметили, как их дочь в страхе прижалась к дверному косяку, от волнения не в силах ни шевельнуться, ни подать голос.

– Не смей подходить ко мне, Арманд! Ни шагу ближе!

В бледном свете двух лун мама казалась похожей на привидение: взлохмаченные волосы обрамляли сильно исхудавшее, перекошенное гримасой лицо; свободный пеньюар из серебристого шелка перекрутился и практически сполз с ее левого плеча – острого и костлявого, как у нищенки из голодающих кварталов. Из-за полутьмы ее огромные глаза казались запавшими, а кожа – до синевы бледной.

Мама размахивала перед собой чем-то, что крепко сжимала в руке. Исанн не могла понять, что это за предмет: обзор загораживала широкая спина отца.

– Габриэлла, послушай меня, – мягко увещевал он, делая осторожный шаг вперед. Мама тут же отступила назад, практически вжавшись в стену. – Тебе нужно принять лекарство, дорогая. Без него ты переносишь эти приступы слишком тяжело.

Только сейчас Исанн заметила, что в руке он держал шприц. Именно к нему был прикован взгляд матери: застывший, немигающий.

– Неужели?! – из ее горла вырвался смешок, похожий на птичий клекот. – Думаешь, я не знаю, что это такое?! Ты хочешь, чтобы я забыла все, что узнала о тебе... но я вспомню. Я снова все вспомню, и твои наркотики и ручные психиатры этому не помешают... ты хоть знаешь, как это больно? Можешь представить, как я мучаюсь каждый день?!

Она истерически расхохоталась, трясущейся рукой размазывая слезы по лицу.

– Нет, тебе плевать... ты хочешь, чтобы я была спокойной и покладистой. Больше тебя ничто не заботит... тебе плевать, что я схожу с ума. Плевать, что иногда я не могу отличить сон от реальности. Ты даже подумать не хочешь, каково мне!

– У тебя истерика, Габриэлла, – голос отца зазвучал строже, но без угрозы. – Ты сама не понимаешь, что несешь. Положи осколок. Поранишься.

Он шагнул ближе, и мама с криком взмахнула рукой. Острый осколок стекла сверкнул в лунном свете.

– Нет, не смей подходить ко мне! Клянусь, Арманд: я убью себя, если ты сделаешь еще шаг!

Исанн судорожно вздохнула.

"Да что она такое говорит?! Что происходит?!"

Ей хотелось закричать, кинуться к родителям и крепко обнять их обоих – но от страха ноги одеревенели, а голос пропал, словно кто-то крепко держал ее за горло.

– Габриэлла, не говори ерунды, – отец все-таки остановился. Его слова прозвучали как-то хрипло, сдавленно. – Немедленно
убери эту дрянь!

Мама лишь с вызовом вскинула голову и сильнее прижала осколок к шее. Там, где острый кончик кольнул кожу, стремительно набухала темная капля. Еще секунда – и она тоненькой линией скользнула вниз, к ключице.

– Иначе что? Ты не можешь навредить мне еще сильнее, дорогой. Я устала так жить. Каждый день терпеть этот ад... я так больше не могу. Не выдержу...

Ее сильно затрясло. Осколок, судорожно стиснутый в дрожащих пальцах, весь окрасился кровью; на горле появилось несколько новых отметин.

"Мамочка!"

Ноги будто сами собой сделали шаг вперед. И еще, и еще один – все быстрее, все увереннее...
Мама вздрогнула. Ее глаза расширились, а рука чуть опустилась – так, что стекло больше не царапало кожу. Губы беззвучно шевельнулись, будто она собралась что-то сказать...

...и в этот момент отец крепко схватил жену за запястье. Стиснул, пытаясь заставить ее разжать пальцы...

...Что случилось потом, Исанн толком не поняла. Заметила только, как мама дико забилась в руках отца, пытаясь оттолкнуть его. Как страшно, безумно закричала, задергалась еще сильнее, бешено вырываясь...

А потом ее крик оборвался омерзительным булькающим хрипом. Когда Исанн нашла в себе силы посмотреть на мать, та больше не сопротивлялась: лежала у отца на руках, неподвижная и похожая на сломанную куклу. Ее голова запрокинулась, и пышные золотисто-каштановые волосы разметались по полу.

Она не двигалась. Вообще.

– Мамочка?

Голос Исанн прозвучал совсем слабо – тоненько, несмело, как у котенка. Только сейчас она осознала, что сидит в углу комнаты, сжавшись в комок. С трудом совладав с дрожью, девочка поднялась на ноги.

Отец не обращал на нее внимания. Даже не обернулся, когда она подбежала к нему и рухнула на колени.

Мама не шелохнулась и на этот раз. Ее глаза все так же бездумно смотрели в потолок. Отец прижимал ладонь к ее шее, и даже в полутьме Исанн видела, что между его пальцев сочится кровь.

Девочке стало тяжело дышать. В горле встал ком, слезы навернулись на глаза – да так и застыли белесой жгучей пеленой.
У нее даже заплакать не получалось. Слезы не проливались, а воздух застрял в груди, словно сделавшись плотным и тяжелым.

"Этого не может быть. Не может. Не может!"

– Пап... она... она... да?

У Исанн не хватило духу произнести слово "мертва". Просто потому, что так не могло быть. Мама ведь больна – так может, у нее просто припадок? Вот сейчас она откроет глаза, и...

Не глядя на нее, отец разжал окровавленную ладонь. С тихим, почти мелодичным звоном на пол упал острый кусок стекла.

* * *

– Все хорошо, Исанн. Тебе просто приснился страшный сон, дочка.

Девочка не ответила. Не стала ни спорить, ни кричать, ни плакать. Просто неподвижно сидела на постели и смотрела прямо
перед собой.

Страшный сон. Да, конечно. И безжизненное тело мамы. И ее пустой взгляд. И страшная рана на шее. И окровавленные руки папы. Все это сон. Ну а как же еще?

Папа смотрит на нее хмуро и пристально. Лицо у него бледное и осунувшееся, и руки немного дрожат, когда он гладит ее по голове. Его черные волосы теперь скорее темно-пепельные, а у висков и вовсе серебристые.

Это, наверное, тоже сон.

Тяжело вздохнув, отец выходит из комнаты. Из-за двери слышится его голос. Исанн понимает отдельные слова: "доктор", "срочно", "не по комлинку".

Спустя какое-то время он возвращается, держа в руках стакан и какую-то таблетку.

– Это поможет тебе уснуть, малышка. Не бойся.

Исанн молча кивает и покорно глотает таблетку, запив водой. Ей все равно, что это. Ей вообще все равно. Мысленно она еще там, в родительской спальне. Рядом с мамой.

Сон подкрадывается незаметно и быстро. Исанн и не думает сопротивляться. Она хочет уснуть. Крепко, без сновидений.
Может, когда она проснется, эта ночь действительно окажется сном. Ей бы очень, очень этого хотелось...

Последнее, что она замечает – это то, как открывается дверь, и порог переступает седовласый старик в строгом костюме. Кажется, он садится рядом с ней и начинает что-то говорить, но Исанн уже мало что понимает.

"Тебе приснился страшный сон. Этого не было. Спи, Исанн. Спи".

* * *

Даже спустя два года кодовые слова продолжали действовать. Повторяя их, словно колыбельную, Арманд с облегчением наблюдал, как дочь постепенно успокаивается: ее дыхание выровнялось, ручки перестали судорожно сжимать одеяло, лицо расслабилось, приобретая мирное, безмятежное выражение. Вскоре о кошмаре напоминали лишь влажные дорожки слез на щеках – да и те высохнут задолго до наступления утра.

Остаток ночи должен пройти для малышки спокойно. Никаких снов. Никаких воспоминаний.

А потом... трудно сказать. Возможно, наутро дочь все забудет. Возможно – и скорее всего – вспомнит что-то урывками, несвязными образами. Тревожными, но не более.

Хуже всего будет, если память вернется полностью. Вероятность этого была ничтожно мала... но так же ему говорили о возможном безумии Габриэллы. "Вероятность ничтожно мала"... и в результате "безвредные процедуры" превратили его жену в параноидальную истеричку, страдающую приступами неконтролируемой ярости и паники.

Тогда он совершил ошибку. Кошмарную, непростительную... ему следовало просто поговорить с женой, когда она начала шпионить на Мотму. Габриэлла действовала из лучших побуждений, пыталась выторговать у "будущей власти" его жизнь и свободу... дурочка. Да и он не лучше. Мог бы убедить жену, что весь "компромат", который ей любезно показали – не более чем фальшивка. Мог бы открыть ей глаза на реальное положение дел в Республике – в частности, на то, что Мотма сотоварищи едва ли представляла угрозу для него, и уж тем более – для канцлера.

Но тогда идея "подкорректировать" ее память с помощью передовых технологий казалась куда более простой и привлекательной. Каким же самонадеянным идиотом он был...

Но это все дела минувшие. Былых ошибок не исправить. А вот заняться предотвращением их возможных последствий следовало вплотную.

Встав с постели, Арманд в последний раз бросил взгляд на дочь. Та мирно спала, тихонько посапывая.

Конечно, с ней не могло произойти того же, что и с Габриэллой, как Арманд опасался вначале. К малышке никогда не применялась тяжелая психотропика и жесткие методы терапии. Всего лишь гипноз, прекрасно дополнивший заложенные в детскую психику защитные механизмы... это действительно не могло нанести вреда.

С девочкой все будет в порядке. Что же до ее душевного спокойствия...

"Нет времени возиться с ней. Может быть, позже... если нужда не отпадет".

Сейчас у него имелись иные заботы.

Все подотчетные ССБ исследовательские институты давно были переведены на чрезвычайное положение. Но лишь после сегодняшнего происшествия Арманд вспомнил, что упустил из виду кое-что очень важное...

Доктор Хейгел Ирвен. Руководитель проекта, в рамках которого и велось "лечение" Габриэллы. Уволился около года назад... все еще жив и находится под очень слабым надзором.

"В прошлый раз ему хватило ума держать язык за зубами... но сейчас болтовня стоит необычайно дорого. Так, что немудрено и забыть об инстинкте самосохранения".

Лишь на неискушенный взгляд кажется, что на Корусканте невозможно приземлиться незамеченным. Как бы грозно ни выглядели патрули столичных ВКС, сколько бы станций слежения и ботов ни было раскидано по орбите, тысячи преступников, нелегальных мигрантов и темных личностей всех мастей ежедневно прибывали в Галактический город и покидали его, без особых помех минуя расставленные властями преграды. К услугам пилотов, не пожелавших "светить" свои имена, корабли, груз и пассажиров в официальных документах, на нижних уровнях имелись целые космопорты – обычно представлявшие собой хаотичное нагромождение посадочных площадок и кустарных мастерских, обросшее, словно гнилое дерево паразитическими грибами, всевозможными рынками и магазинами, кантинами и борделями, гостиницами и ночлежками, складами и бараками.

Таким был и Ренис'та'Эстэ – старейший из "свободных портов", за столетия существования разросшийся до размеров крупного квартала. Название его происходило не то из старорилотского, не то из архаичного хаттеза, и на Всеобщем звучало – если верить распространенному поверью, потому что точному переводу эта лингвистическая конструкция не поддавалась, – как "благословенная гавань".

"Меткое названьице. Действительно, заповедник – для ворья, пиратов, шлюх, работорговцев, наркодилеров и прочей швали. Деньги здесь крутятся немалые, и полиция с рейдами не суется уже лет эдак двести пятьдесят. А хорошая вероятность словить нож под ребро или бластерный заряд в лоб – дело привычное..."

...Как и вонь. Она тут стояла чудовищная – похлеще, чем на рынках Мос-Эспа. Благо, задания Ордена порой зашвыривали Энакина в места и менее приятные – не было возможности избаловаться, попривыкнув к чистоте и красотам верхнего Корусканта.

"Может, здешние ароматы хоть ненадолго отобьют нюх у Айсардовских ищеек – с непривычки-то. Политический сыск – дело всегда грязное, но редко в прямом смысле".

Поморщившись от особенно резкого запаха – дорога петляла между торговых рядов с сомнительной свежести едой, – Энакин ускорил шаг, решительно проталкиваясь сквозь толпу. Народ ворчал, обкладывал наглеца трехэтажной руганью, но дальше этого дело не шло – особо возмущенным хватало тяжелого взгляда исподлобья и ненавязчивого прикосновения к бластеру, чтобы поумерить гнев. Поблизости то и дело завязывались потасовки, пару-тройку раз раздавались звуки перестрелки, но неприметного парня в поношенном плаще грабители и запальчивые любители почесать кулаки предпочитали обходить десятой дорогой.

На свое счастье: Энакин был настолько взбешен, что с радостью отправил бы первого же алчущего неприятностей на тот свет – со свернутой шеей и раздробленными Силой костями. В районах, подобных Ренис'та'Эстэ, жестокие расправы случаются едва ли не каждые полчаса, и еще одна вряд ли удостоилась бы большого внимания – зато, быть может, удалось бы немного унять ярость, путающую мысли и застилающую глаза кровавой пеленой.

Чем дальше, тем больше ситуация напоминала Энакину лесной пожар: стоило ему хоть на минуту подумать, что дорога к спасению найдена, как ее тут же заволакивали клубы удушливого дыма, и пламя занималось прямо на пути. Вчера ночью он принял окончательное решение: из столицы надо бежать как можно скорее, схватив Падме в охапку и при необходимости заткнув ей рот, чтобы возмущалась не так громко. Но не успел он как следует обдумать дальнейшие действия, как люди Палпатина поспешили подкинуть ему новый "подарок".

На Корусканте было объявлено чрезвычайное положение. Еще затемно улицы заполонили патрули клонов, призванные "оказывать правоохранительным органам помощь в поддержании общественного порядка". По аэротрассам курсировали полицейские скиммеры – тяжелые, бронированные, оснащенные внушительными бортовыми орудиями. Напоминали они скорее малые десантные корабли ВАР, наскоро перекрашенные в цвета столичной полиции. Вполне возможно – ими и являлись.

В воздухе явственно пахло войной. Казалось, на улицах Правительственного района каждый третий носил броню или униформу. Клоны, которых в столице никогда прежде не видели за пределами военных объектов. Полицейские, вооруженные и экипированные явно не для повседневной постовой службы. Крепкие ребята из спецназа ССБ, оцеплением выстроившиеся у здания Сената – защитники или будущие тюремщики для его служащих, в зависимости от ситуации.

Сторонники Палпатина готовились к бойне и даже не скрывали этого. Что хуже всего – они позаботились о том, чтобы жертвы не разбежались.

Если верить ходившим по Храму слухам, в систему Корусканта перебрасывали силы Фарлакской и Уидекской флотилий – в дополнение к "домашней" Корускантской, и без того усиленной чуть ли не вдвое после недавнего нападения. Когда они прибудут на позиции, космос покажется очень маленьким и тесным любому, кто попытается покинуть столицу без ведома властей.

Совсем скоро капкан захлопнется – и Энакин был полон решимости не дожидаться этого момента. Если все сложится благополучно, к вечеру он будет уже далеко отсюда, оставив воюющие стороны жрать друг друга без его с Падме участия.

Надвинув капюшон поглубже, Энакин заспешил вниз по улице – туда, где в разноголосом гаме, реве двигателей и лязге металла вот уже больше сотни лет велась самая оживленная подпольная торговля звездолетами на всем Корусканте. Здесь толпа чуть расступалась, рассеиваясь кто по ангарам и посадочным площадкам, кто по павильонам с более мелким товаром, – и мерзкое ощущение чужого взгляда в спину, преследовавшее Энакина на протяжении всего пути, тут же усилилось. Он даже смог без особого труда определить, что держался навязчивый соглядатай на порядочном отдалении, по правой, более людной стороне улицы – чтобы юркнуть толпу, как только возникнет опасность обнаружения.

"Правильно прячешься, – подумал Энакин с мрачной решимостью. – Статистика убийств и исчезновений в этом районе очень печальная".

Убийство он обдумывал вполне серьезно: ни малейшей жалости оперативники Айсарда у него не вызывали, а их шефу вовсе незачем было знать о его планах. Останавливало только одно: с толпой агент смешивался до зубовного скрежета профессионально, буквально "растворяясь" в ней каждый раз, когда Энакин предпринимал попытку его вычислить. Уловить его образ в Силе тоже не удавалось: слишком уж много народу отиралось вокруг.

Оставалось надеяться, что рано или поздно навязчивый "хвост" обнаружит себя: на кону стояло слишком многое, чтобы позволить ему вернуться к хозяину.

Энакин подчеркнуто неторопливо двинулся вдоль импровизированных ангаров, сколоченных из криво подогнанных друг к другу металлических пластин. За распахнутыми, а где и отсутствующими створками виднелись корабли – от убогих, годившихся разве что на металлолом посудин до настоящих красавцев, смотревшихся в окружающей грязи и нищете, словно бриллианты в куче навоза. Мимо таких Энакин проходил, не задерживаясь: желай он изобразить из себя движущуюся мишень, улетел бы на "Нубиане" еще несколько часов назад.

В поисках крепкого, но достаточно неприметного судна он миновал ангары, выйдя к открытым посадочным площадкам – считавшимся менее безопасными и оттого дешевыми в аренде. Праздношатающейся публики здесь было немного: в основном на пути попадались темные личности (иных в Ренис'та'Эстэ не водилось), осматривающие корабли наметанными, профессиональными взглядами. Некоторые прохаживались по улице в сопровождении дюжих телохранителей, а кто-то имел столь внушительный вид, что никакой охраны не требовалось – и без нее предпочтешь не связываться с эдаким громилой. Верткий оборванец с повадками карманника озирался вокруг с потерянным и несколько затравленным видом, явно подумывая подыскать другое место для "рыбалки".

"Хвост" по-прежнему следовал за Энакином по пятам, прячась в тенях и укрываясь за постройками, назойливый, как болотный москит. Юноша уже всерьез подумывал о том, чтобы прямо сейчас свернуть в переулок, в котором тот скрывался, и решить проблему слежки быстро и радикально, но пока сдерживал себя: местные дельцы недолюбливали буянов, полагая, что те отпугивают покупателей. Если он сейчас ввяжется в стычку с охраной, подыскивать корабль придется где-нибудь еще.

Чтобы сбить соглядатая с толку, Энакин намеренно прошел мимо приличного на вид кореллианского фрахтовика. К этой птичке определенно стоило присмотреться – но позже, когда ищейка Айсарда перестанет дышать ему в спину. Сейчас же он направился к самой дальней из посадочных площадок. Улица к ней вела прямая и пустынная; по обе стороны от нее зияла многокилометровая бездна. Здесь среди прохожих уже не затеряешься...

"...И для несчастного случая с летальным исходом место идеальное, если ему хватит глупости сунуться следом".

Звонок комлинка раздался совершенно внезапно и не ко времени. Выругавшись сквозь зубы, Энакин принял вызов, не потрудившись взглянуть на номер...

– Не лучшее время вы выбрали для покупки корабля, Энакин. Да и место более чем сомнительное.

...Зря, как оказалось.

– Директор Айсард, – процедил Энакин, до боли сжимая комлинк в руке. Пальцы его слегка дрожали от ярости. – У вас, похоже, просто прорва свободного времени. Нет других дел, кроме как следить за мной?

Из динамика послышался негромкий смешок:

– Для вас пара минут всегда найдется. К слову, о времени: не тратили бы вы его на этого ушлого грана, к которому сейчас направились. Вечно торгует рухлядью или кораблями с историей... вот YT-1300, мимо которого вы только что прошли, вполне неплох, и громких уголовных дел на бывшем владельце не висит. Так, разве что по мелочи...

Айсарда, судя по голосу, ситуация откровенно забавляла. Энакину же хотелось взвыть раненым зверем – от досады и смертельного разочарования. От чувства, что надежды, только что такие реальные и исполнимые, пеплом рассыпаются в руках.

Он не стал отвечать. Только стиснул челюсть, чтобы не разразиться потоком брани.

"Это еще ничего не значит. Пусть себе Айсард скалит зубы, сколько угодно. Я найду способ вырваться с Корусканта. Не этот, так другой", – мысленно убеждал себя Энакин, но уверенности не чувствовал. Перед его глазами уже стояли языки пламени, а ноздри щекотал удушливый запах дыма.

– А теперь без шуток, Энакин, – слова Айсарда прозвучали резко и холодно, вмиг утратив прежнюю напускную веселость. – Если хотите купить металлолом для личного пользования – ваше дело, не смею останавливать. Но поднимать его в воздух в ближайшие дни я вам категорически не рекомендую: погода, знаете ли, нелетная, и крупногабаритные корабли сильно затрудняют передвижение по сектору.

Возможно, Айсард продолжил бы свою речь и другими, еще более откровенными угрозами, но Энакин не стал слушать: отключив связь, он в ярости швырнул комлинк на грязную мостовую и для верности припечатал сапогом.

Куда с большей охотой он проделал бы то же самое с Армандом Айсардом или его прихвостнем, все еще отиравшемся поблизости. Последнее он, возможно, еще исполнит... вот только какой теперь в этом толк?

Самый простой и очевидный путь к спасению был отрезан. Весь его план строился на секретности и внезапности – и теперь Айсард лишил его этих двух преимуществ. Возможно, заботься Энакин лишь о себе, он и попробовал бы прорваться через устроенную сторонниками Палпатина блокаду, наплевав на риски... но подвергнуть такой опасности Падме?

Он не мог. Только не зная, на что способны защитные орудия столицы с точно заданными параметрами наведения. Не говоря уже о флоте, действующем по наводке разведслужбы.

Энакин стремительно зашагал обратно, не разбирая дороги. Сапоги выбивали тяжелый ритм по ржавому железу мостовой; рука сжимала рукоять бластера – совершенно бесполезного, как и световой меч, висевший на другом боку.

"Найдется и другой способ. Бывали передряги и похуже", – повторял он, словно заклинание, в то время как полуоформленные видения застилали взгляд и гремели в ушах похоронным маршем.

Он не мог допустить, чтобы хоть одно из них воплотилось в реальность. Но как? Черт побери, как?!

Поглощенный своими мыслями, Энакин совершенно забыл о соглядатае, следовавшем за ним попятам. Но стоило ему пройти мимо двух ангаров, стоявших вплотную друг к другу, как закутанная в плащ фигура сама вышла из тени и преградила ему дорогу.

– Постой, Энакин. Нам надо поговорить.

И Оби-Ван откинул капюшон, одновременно открываясь в Силе.

Сообщение отредактировал Annanaz - 9 Январь 2016, 23:34

Айсард рискует. Переклинит Энакина и все.

Это с Энакином бывает, да) Айсард надеется, что переклинит в нужную сторону - что не факт.

Слишком они разные люди, а человек, как правило, по себе меряет.

Не сказала бы что он Энакина по себе меряет. Айсард Энакина мальчишкой считает, вспыльчивым и дурным. Он думает, что если такого одной рукой хорошенько прижать, а второй показать конфетку, то он сделает все, что угодно.

Сообщение отредактировал Annanaz - 14 Январь 2016, 21:01

Ну в чем-то по себе? Он то сам за конфеткой побежал? Или я не поняла, он за Империю по идейным соображениям?

Ну, бегать за конфетками (читай - собственной выгодой) вообще свойственно всем людям без исключения Вопрос лишь в том, что именно человек считает выгодой.

Так что при чем здесь "по себе"? У них с Энакином и приоритеты, и положение совершенно разное. Арманд действует, главным образом, по собственному почину, в то время как Энакин мечется между альтернативами одна другой хуже. Цель Арманда как раз в том, чтобы угрозами и посулами сделать противоположную сторону для Энакина совершенно непривлекательной (ну и сорваться с крючка не дать).



Думаю, здесь всего понемногу - и личной выгоды, и идейных соображений. Одно другого совершенно не исключает.

Я понимаю, что всего понемногу, а вот если у Айсарда конфетку отобрать, станет он за одну идею биться? Или прочувствует доводы Мон Мотмы? Почему то мне кажется, что Энакин стал бы.... Или нет?